Повседневная жизнь, досуг и традиции казацкой элиты Украинского гетманства

Мирный 1650 г. принес некую идиллию в семейную жизнь гетмана. Мы постоянно видим его в Субботове и Чигирине в компании жены и, казалось, ничто не предвещало надвигавшейся трагедии. Однако в сообщении польского посланца из Чигирина в январе 1651 г. уже проскальзывают некоторые признаки бури. Резко обостряются отношения Богдана с его старшим сыном Тимошем. Мы выше говорили, что Тимош не был рад браку отца с Еленой. В начале 1651 г. (когда из-за ряда внешних причин откладывается свадьба Тимофея с дочерью молдавского господаря Розандой) отношения отца с сыном доходят до крайности. Вот что писал поляк-очевидец: «Тимош, сын Хмельницкого, большой чудак, большой тиран, нестепенный. Отец, желая его укротить, недавно приказал привязать его к пушке и крепко бить, пока тот не поклялся ему, что будет хорошим, степенным, и только тогда приказал отвязать его. Часто Хмельницкий за саблю хватался, так что (Тимош) избегает попадаться ему на глаза»[306]. Вероятно, Елена и ее возраставшее влияние при чигиринском дворе играли не последнюю роль в обострении отношений Хмельницких. Мы, наверно, никогда уже не сможем точно ответить, что толкнуло Тимоша на убийство мачехи – ненависть к Елене, ревность или желание досадить отцу. Однако его роковая роль в жизни чигиринской красавицы безусловна.

Трагедия развернулась в момент, когда Богдан находился в таборе, готовясь к генеральному сражению весенней кампании 1651 г. Точная дата неизвестна – все источники писали об этом событии с некоторым опозданием. Дату приводит только греческий монах Павел, находившийся при Хмельницком. «Мая в 10 день пришла к гетману весть, что не стало жены ево, и о том гетман зело был кручинен. И я ходил к нему о той его кручине розговаривать…»[307].

Самое подробное описание этого события приведено поляком С. Освецимом из окружения короля Яна Казимира. Как он пишет в своем дневнике, об этом «рассказывал нам сам король, весьма потешаясь этим происшествием». Таким образом, к повествованию Освецима нужно относиться с известной осторожностью, ибо он смеялся над трагедией своего врага и не скупился на приукрасы. По его свидетельству, жена Хмельницкого «влюбилась в какого-то часовщика, которого муж ее оставил дома в качестве дворецкого; она вступила с ним в тесную связь и стала вредить мужу, в чем только могла. Долго все это сохранялось в тайне, пока Хмельницкому не понадобилось прибегнуть к своей денежной казне, хранение которой он поручил тому же часовщику. Вынимая из своего хранилища деньги для уплаты татарам, он не досчитался одного бочонка с червонцами; сразу он подумал, что бочонок этот мог взять его сын, отправляясь в поход в Литву; но на вопрос об этом, сын заявил ему в письме, что не только не брал бочонка, но даже и не знал о его существовании; тогда он приказал подвергнуть пытке своего излюбленного казначея и таким образом он вынудил у него признание не только в краже бочонка, но и в незаконной связи с женой. Услышав это признание, Хмельницкий, не долго думая, переменил страстную любовь к жене на гнев, не столько за покражу золота, сколько за измену супружеской верности, и приказал обоих виновных, раздев донага, связать вместе, как они прелюбодействовали, и в таком виде повесить»[308].

От тех же дней начала июня 1651 г. имеются еще два польских источника о смерти Елены. А. Мясковский, также находившийся в лагере, писал в своем письме: «рассказывают и то, что Хмельницкий приказал повесить жену свою Чаплинскую и одного ключника, так как не мог досчитаться бочки таляров и 1000 червонных». Похоже, источником его знаний был тот же Ян Казимир. Но Мясковский, хорошо знавший настроения чигиринского двора, уже добавляет собственный комментарий: «Однако это видно произошло из-за подстрекательства его сына Тимошка»[309].