Повседневная жизнь, досуг и традиции казацкой элиты Украинского гетманства

Но в тот момент Петр думал только об измене жены. «За злодейские ее дела, положил было на нее черное платье», т.е. заставил уйти в монастырь. Однако позже Дорошенко из-за сочувствия к своей малолетней дочери, оказавшейся сиротой, «над нею злодейкою умилосердился, взял ее к себе в жену по прежнему»[314]. В отличие от Б. Хмельницкого, Дорошенко жену не казнил, а простил. Возможно, этому способствовало то, что Люда была дочерью киевского полковника Яненко-Хмельницкого, родственника Б. Хмельницкого. И именно эта родственная связь с великим «батько» рассматривалась большинством казаков как основание для Дорошенко претендовать на гетманскую власть. К тому же, Люда «обещалась, что до смерти живота своего ничего хмелного пить не станет, потому что во хмелю чинитца всякое злодейство»[315]. Какое-такое «злодейство» – источники не уточняют, но раз Дорошенко бежал сломя голову из-за слухов о неверности, то, видимо, по-пьянке Люда именно гуляла.

Примирение супругов вскоре снова подверглось тяжелым испытаниям. Когда Дорошенко потерял все, сдался русским войскам и был отправлен в Москву, его жена (по словам брата гетмана Андрея) «учала она пить безобразно и без ведома его Андреева ходить и чинить злодейство». Андрей велел ей собираться к брату в ссылку. На это Люда при своем отце и девере кричала и угрожала, что если ее пошлют силой, ее муж не долго живым на этом свете останется[316]. В конце-концов Андрей согласился написать брату о «нынешних» поступках его жены, и принять решение о ее присылке в соответствии с мнением Дорошенко[317]. Сама Люда (видимо, протрезвев) и мать Дорошенко (старица Митродора) «били челом» Ивану Самойловичу, чтобы он исполнил просьбу бывшего гетмана[318]. Некоторое время Дорошенко надеялся вернуться в Украину, но убедившись, что его не отпустят, приказал прислать жену[319]. На это согласился и гетман И. Самойлович: «По указу великого государя… Петровы жены Дорошенковы ехать к Москве не забороняю»[320].

Организуя приезд жены, Дорошенко просил царя дать 50 подвод «под мою жену до Севска и из Севска потому ж до Москвы»[321]. 24 июля 1677 г. Дорошенко спрашивал его «про жену свою… кто провожал ее до Севска и кто сюда едет с моею рухлядью»[322]. По сообщению русских воевод, с женой Дорошенко в Москву ехало «8 скарбных возов, рыдван, да коляска, а под теми подо всеми возами по 2 лошади в возе. 5 возов со всякою рухледью, по одной лошади в возе… Провожатых за нею 6 человек, да жонка»[323].

В делах Малороссийского приказа говорится: «А июля 28 приехала к Петру Дорошенко жена ево, а с нею дочь ево, да 6 человек казаков, да жонка». Царским указом жене Петра Дорошенко выдавалось «поденного корму и за конской корм и за дрова» по 2 рубля на день[324]. Люда Дорошенко недолго прожила в Москве. После ее смерти Дорошенко снова женился – на этот раз на русской барышне Агафье Еропкиной[325].

Еще одной своенравной гетманшей была дочь Б. Хмельницкого – Елена[326]. Во время традиционного новогоднего (рождественского) съезда старшины 1656 г. Елена вышла замуж за Данилу Выговского, родного брата генерального писаря и любимца Богдана Хмельницкого – Ивана Выговского. Родственные связи имели огромное значение в Украинском гетманстве, и такой брак доказывал наивысшее доверие гетмана к семье Выговского. Венчал молодых в Чигирине сам киевский митрополит Сильвестр Косов. Было множество старшин и иностранных послов (польских, шведских, татарских, валашских и молдавских) [327].

Трудно сказать, какие отношения были у Елены с ее первым мужем, но свой нрав она уже тогда не стеснялась показывать, действуя часто вопреки Даниле и даже вмешиваясь в политические дела. Причем делала она это уже после смерти отца, когда брат Данилы – Иван стал гетманом. Так, когда к гетману Ивану Выговскому (брату ее мужа) приехал польский посланец К. Перетяткович с измененными сеймом статьями Гадячского договора, Данила, ее муж, пригласил поляка на обед и ушел в церковь. Дальнейшую сцену описывал в своем дневнике сам посланец: «Между тем из комнаты выходит жена Данила, дочь Хмельницкого, и говорит: “Ляшейку, не чекай обіда, а ні подвод” и заперла за собой дверь»[328]. Это было, безусловно, очень смелое и решительное объявление непризнания договорных статей, вопреки мнению мужа. Поляк расценил действия Елены однозначно: «По мне будто мороз прошел. Быстро побежал я на квартиру и сел с прислугой на коней… поспешил в Корсунь».