Поздняя греческая проза

Аспендийцы начали сговариваться между собой, как бы обыскать поместья этих людей, но Аполлоний кивком головы дал понять, что этого делать не следует, а лучше вызвать виновных и Заставить их добровольно указать, где хлеб. Когда те явились, то" еще немного — и Аполлоний разразился бы речью против них настолько подействовали на него слезы многих людей: здесь толпились и дети и женщины, а старцы рыдали так, словно сейчас умрут от голода. Аполлоний, соблюдая обет молчания, написал на доске свой приговор и дал правителю прочесть. Этот приговор гласил: "Аполлоний аспендийским хлебным барышникам. Земля — мать всех, ибо она праведна. Вы же, неправедные, сделали ее матерью только вас самих, и если вы не образумитесь, я не позволю вам стоять на ней".

Убоявшись этого, они заполнили рынок хлебом, и город ожил.

16. Он посетил и великую Антиохию (по истечении срока молчания) и взошел во храм дафнейского Аполлона, с которым ассирийцы связывают аркадский миф. Рассказывают, что как раз там свершилось превращение Дафны, дочери Ладона: и река Ладон протекает там, и растение лавр там почитается, а в него-то превратилась девушка[519]. Кипарисы необыкновенной вышины со всех сторон обступают храм, местность изобилует полноводными и тихими источниками, в которых, по рассказам, омывался Аполлон. Там земля произвела некий отросток кипариса, как уверяют — вместо Кипариса, ассирийского юноши, и красота растения заставляет верить в это превращение[520].; Быть может, покажется, что я слишком уж наивно веду свое повествование, передавая такие мифологические сказания. Но это совсем не ради мифологии. К чему же клонится моя речь? Аполлоний, увидев, что храм прелестен, но что в нем ничего не изучают и что эти люди — полуварвары и чужды Музам, сказал: — Аполлон, преврати этих бессловесных в деревья, чтобы они хоть в виде кипарисов давали отзвук! — Он осмотрел источники, заметил, как спокойно и без всякого журчания они текут, и сказал: — Здешняя безгласность даже источникам не позволяет звучать. — Посмотрев на Ладон, он сказал: — Не только твоя дочь испытала превращение, но и ты из эллина и аркадянина стал, видимо, варваром.

Когда Аполлония вовлекали в беседу, он избегал шумных мест, где толпилось много людей, утверждая, что ему нужны не просто люди, а мужи. Он отправлялся в самые досточтимые святилища и обитал в храмах, которые никогда не запирались. На восходе солнца он совершал некоторые обряды, выполнение которых сам себе предписал и смысл которых он открывал только тем, кто прошел искус четырехлетнего молчания. В последующее время дня, если город был греческим и порядок священнодействия был ему известен, он созывал жрецов, философски рассуждал о богах и поправлял жрецов, если они отступали от обычно принятого. Если же священнодействия были варварскими и своеобразными, он старался разузнать, кто их установил и по какому поводу, а узнавши, какого рода это богопочитание, давал советы, если ему приходило на мысль нечто более мудрое, чем то, что соблюдалось; а потом он уходил к своим последователям и предлагал им задавать любые вопросы. Он утверждал, что философы его шкоды должны на рассвете общаться с богами, в течение дня беседовать о богах, а под вечер — о человеческих делах. Ответив на вопросы, заданные ему товарищами, удовлетворенный общением с ними, он вставал и остаток дня уделял беседам со всеми; обыкновенно это бывало не ранее полудня, но в те часы, когда день еще не склонялся к закату. Побеседовав, сколько он находил достаточным, он умащался, растирался и кидался в холодную воду, называя горячие бани старостью человеческой. Когда такие бани были закрыты в Антиохии из-за творившихся там безобразий, Аполлоний выразился так: — Хоть вы и плохи, но царь прибавил вам жизни на годы и годы. — А когда эфесцы хотели побить камнями своего правителя, который не отоплял бань, Аполлоний сказал: — Вы вините вашего правителя за то, что плохо паритесь, а я виню вас за то, что вы вообще паритесь.