Поздняя греческая проза

17. Слог его речей не был напыщенно-восторженным и не пламенел поэтическими речениями, но, с другой стороны, не включал в себя редких слов и не был слишком уж подогнан под аттическую речь. Чрезмерный аттикизм он находил неприятным. Он не вдавался в тонкости, не затягивал речей; никто не слыхал от него иронических выражений, не видел, чтобы он прохаживался насчет своих слушателей, напротив, беседуя, он словно вещал с треножника:[521] "я знаю", "мне кажется", "куда вы клоните?", "надлежит знать". Его изречения были кратки и несокрушимы; слова употреблялись в собственном смысле и соответствовали предмету речи; сказанное им звучало как окончательный приговор судьи, облеченного властью. Один из любителей поддеть как-то раз осведомился, почему это Аполлоний никогда ничего не спрашивает у других. — Потому, — отвечал Аполлоний, — что в юности я, правда, спрашивал, а теперь мне надо не спрашивать, а поучать тому, что я нашел. — Когда ему задали вопрос: — Как, Аполлоний, должен беседовать мудрец? — Как законодатель, — отвечал Аполлоний. — Ведь долг законодателя — давать людям наставления, в правильности которых он сам убедился.

Так действовал Аполлоний в Антиохии и привлек к себе людей, даже самых необразованных.

18. После этого, пораздумав, он замыслил предпринять путешествие побольше, утверждая, что молодому человеку следует посетить индийский народ и его мудрецов, так называемых брахманов, гирканиев[522], да и вообще побывать за пределами своей страны. Он полагал, что маги, живущие в Вавилоне и Сузах, будут для него подлинной находкой, и пустился в путь, чтобы узнать их учение. Эту мысль он открыл своим последователям, которых было семеро. Они пытались давать ему разные советы, лишь бы отговорить его от поездки. — Я, — возразил он, — уже обратился за советом к самим богам и высказал вам свое решение. Я хотел только испытать вас, достаточно ли вы сильны, чтобы решиться на то же, что и я; но так как вы столь малодушны, то будьте здоровы и философствуйте, мне же надо идти, куда ведет меня мудрость и божество. — Сказав это, он удалился из Антиохии с двумя прислужниками, которые достались ему по наследству от отца; один из них умел писать скоро, а другой — красиво.

19. Приходит он в древний Нин[523], где была воздвигнута статуя на варварский лад. Это — Ио, дочь Инаха, небольшие рога прорезываются у нее на висках, словно собираются вырасти. Когда он пребывал там, он лучше, чем все жрецы и прорицатели, понимал, что значит эта статуя. Здесь подошел к нему ниневиец Дамид, который, как я вначале уже говорил, странствовал вместе с ним, стал его сотоварищем во всяческой мудрости и спас от Забвения многое, касающееся этого мужа. Дамид возгорелся желанием отправиться в путь вместе с ним и сказал: — Пойдем, Аполлоний — ты во след богу, а я во след тебе. Ты увидишь, что и я могу тебе очень пригодиться. Если я чего другого и не знаю, то уж путь в Вавилон и все города, сколько их там ни есть, знаю отлично, потому что недавно там побывал; знаю и деревни, где много добра, и все языки варваров — а ведь у армян один язык, у мидян и персов — другой, у кадусиев[524] — третий, но я понимаю все. — А я, друг мой, — промолвил Аполлоний, — знаю их все, хотя ни одному не обучался. — Ниневиец удивился. — Не удивляйся, — сказал Апполоний, — если мне ведомы все речения человеческие: ведь мне ведомо и то, о чем люди умалчивают.

Ассириец, услышав это, преклонился перед Аполлонием и стал взирать на него как на божество; он общался с ним, преуспевая в мудрости и запоминая все, чему научился. Слог у этого ассирийца был посредственным, он не владел видами речи[525], так как воспитался среди варваров, но записать беседу, разговор, запечатлеть, что слышал или видел, и составить памятку — к этому он был весьма способен и занимался этим лучше, чем кто бы то ни было. В этом смысл книги Дамида под заглавием "Крохи". Дамид старался не упустить ничего, касающегося Аполлония: если тот мимоходом что-нибудь ронял, он записывал и это. Заслуживает упоминания его ответ хулителю таких занятий. Признавая, что он поступает правильно, записывая мысли и мнения такого мужа, как Аполлоний, легкомысленный клеветник поносил Дамида за то, что он собирает всякие мелочи, как собаки, которые подбирают крохи, падающие со стола во время пира. — Если это пиры богов, — возразил ему Дамид, — и за столом боги, то, конечно же, у них есть и слуги, дело которых следить, чтобы не пропало ничего из оброненной амвросии.

Таков был товарищ Апполония, преданный ему, с ним-то он и странствовал большую часть своей жизни.

20. Когда они достигли Междуречья, сборщик податей на заставе подвел их к таблице и спросил, что они привезли. — Я везу с собой скромность, справедливость, добродетель, воздержность, храбрость, выдержку, — сказал Аполлоний, нанизывая много имен женского рода. А сборщик, рассчитывая на наживу, сказал: — Составь список этих рабынь. — Это невозможно, — отвечал Аполлоний, — они не рабыни, те, кого я везу, каждая из них — госпожа.