Поздняя греческая проза

Междуречье образуется Тигром и Евфратом, текущими из Армении, с крайних отрогов Тавра, и опоясывающими область, где имеются и города, но больше деревень, и где живут народы Армении и Аравии, замкнутые между этими реками и в большинстве своем кочующие. Они настолько считают себя островитянами, что, отправляясь к рекам, говорят, что спускаются к морю, и уверены, будто эти реки образуют круг и служат границей их страны, потому что, опоясав вышеуказанную область, они вливаются в море через одно общее устье. Но есть и люди, которые полагают, что большая часть Евфрата теряется в болотах, так что эта река исчезает под землей. Некоторые же придерживаются более смелого взгляда, утверждая, что он течет под землей до Египта, а там выходит на поверхность и сливается с Нилом.

Для точности рассказа и чтобы не пропустить ничего из записей Дамида, мне хотелось бы изложить и деяния Аполлония, совершенные им среди этих варваров, но наше повествование спешит к более великим и поразительным событиям; нельзя, однако, обойти молчанием два обстоятельства: мужество, с которым Аполлоний совершал свой путь среди варварских и разбойничьих племен, еще не подвластных римлянам, и ту мудрость, благодаря которой он, на аравийский лад, достиг понимания языка животных. Этому он научился, странствуя посреди аравитян, которые всего лучше знали и применяли этот язык. Аравитяне вообще постоянно прислушиваются, словно к оракулам, к предвещаниям птиц, а животных они понимают потому, что питаются, по словам некоторых, сердцем драконов, а по словам других — их печенью.

21. Оставив за собою Ктесифонт, Аполлоний вступил в пределы Вавилона; там была поставленная царем стража, которой нельзя было миновать, не назвав себя, свой город и для чего кто прибыл. Ведал этой стражей сатрап, некое "око царёво". Ведь мидиец, недавно пришедший к власти, жил в вечном страхе: боясь и того, что есть, и того, чего нет, он был охвачен ужасом. И вот Аполлония и его спутников ведут к сатрапу — тот, поставив на повозке палатку, как раз отправлялся куда-то. Увидев человека, покрытого грязью, сатрап вскрикнул, как пугливая женщина, закрыл лицо, и, едва решившись взглянуть на Аполлония, спросил его, словно некоего демона: — Откуда ты приходишь к нам посланцем? — От самого себя, — отвечал Аполлоний, — чтобы вы стали людьми даже и против своей воли. — Сатрап снова спросил, кто же это такой вступает в цареву землю. — Вся земля — моя, — сказал Аполлоний, — и мне предоставлено странствовать по ней. — На окрик сатрапа: — Пытать буду, если не скажешь! — Аполлоний отвечал: — Но только сам, своими руками — пыткой будет для тебя хотя бы прикоснуться к такому человеку, как я. — Евнух изумился, видя, что Аполлоний не нуждается в толмаче и без малейшего затруднения понимает его язык. — Ради богов, кто ты такой? — спросил он, уже учтиво и переменив тон. Отвечая ему, Аполлоний сказал: — Так как ты задал этот вопрос вежливо и но-человечески, то слушай, кто я. Я Аполлоний Тианский, а путь мой лежит к индийскому царю, я хочу познать то, что там есть. Мне хотелось бы встретиться и с твоим царем. Общавшиеся с ним утверждают, что он не из плохих людей, если это действительно Вардан, который некогда лишился власти, а теперь снова обладает ею. — Это тот самый Вардан, божественный Аполлоний, — сказал сатрап, — а о тебе мы уже давно слышали. Ради столь мудрого мужа он сойдет с золотого трона и отправит вас к индусам, каждому дав по верблюду. Пока же я считаю тебя моим гостем и даю тебе из этих денег, — тут он показал на сокровищницу, полную золота, — сколько ты хочешь — бери, да не один раз, а хоть десять.

Когда же Аполлоний отказался от его денег, он сказал: — Ну, так возьми вина вавилонского амфору — его пьет царь за здоровье нас, десяти сатрапов, — возьми свиней и косулей жареные туши, муки и хлеба, вообще чего только пожелаешь. Ведь вам предстоит долгий путь, а деревни впереди не особенно зажиточные. — Тут, спохватившись, евнух сказал: — О боги, что это я? Ведь я слышал, что этот муж не питается мясом животных и не пьет вина, а я, невежа, угощаю его так грубо. — Но у тебя есть возможность, — сказал Аполлоний, — угостить меня более легкой пищей, если ты мне дашь хлеба и сухих плодов. — Я дам, — отвечал сатрап, — квашеного хлеба и фиников, желто-прозрачных, как янтарь, и крупных; дам и овощей, взлелеянных Тигром. — Дикорастущие овощи, — заметил Аполлоний, — лучше, чем искусственно выращенные. — Лучше-то они лучше, — возразил сатрап, — но местность у нас под Вавилоном изобилует полынью, так что они родятся неприятно горькими. — Кончилось тем, что Аполлоний принял предложение сатрапа, но на прощанье сказал: — А ты, милейший, старайся не только кончать, но и начинать прекрасно.

Так он выговаривал ему за слова "пытать буду" и за варварские грубости, которые ему довелось услышать вначале.