Поздняя греческая проза

I, 15 Ариадна

Что Тесей поступил с Ариадной не по справедливости — впрочем, некоторые винят во всем не его, а Диониса, — покинув ее во время сна на острове Дии[558], об этом ты, вероятно, слыхал еще от твоей няньки: на это они мастерицы и плачут когда угодно над такими рассказами.

Мне не приходится говорить, что Тесей — это вон тот, что на корабле, а Дионис — вот этот, здесь на суше. И мне нечего обращать твое внимание, — будто ты сам не знаешь! — вот на эту женщину на скале, лежащую в нежном сне. Лишнее хвалить Этого художника за то, за что можно похвалить любого другого: ведь всякому легко изобразить Ариадну прекрасной, а Тесея — красавцем, у Диониса же есть тысячи признаков для живописцев и ваятелей, — стоит уловить хоть самый незначительный, вот этот бог и готов. Венок из плюща — уже отличительный признак Диониса, каким бы слабым ни было произведение; рога, прорезывающиеся на висках, выдают Диониса, и пантера, появляющаяся около него, — опять-таки примета этого бога.

Но здесь Дионис изображен только влюбленным: цветистый убор, тирсы и звериные шкуры — все это отброшено как вещи ненужные, сейчас вакханкам не до кимвалов, сатирам не до флейт, да и Пан прекратил скачку, чтобы не нарушить сна девушки. Нарядившись в пурпур, увенчав голову розами, идет Дионис к Ариадне, "пьяный от любви", как говорит теосец[559] о влюбленных сверх меры.

Тесей тоже любит, но любит он дымок родных Афин, ему уже не до Ариадны, да и раньше, видно, он ее не знал. По-моему, он и о лабиринте забыл, и не мог бы сказать, ради чего отправился на Крит, — настолько пристально вглядывается он вперед, по ходу корабля.

Посмотри и на Ариадну, в особенности на то, как она спит: тело ее обнажено до пупка; голова и нежная шея откинуты назад; видна вся правая подмышка, а другая рука лежит на плаще, чтобы не озорничал ветер. Что за дыхание, Дионис, и как оно сладостно! Пахнет ли оно яблоками или виноградом, ты скажешь после поцелуя.

I, 20 Сатиры

Келены эта местность, раз тут есть и родники и пещера, но Марсий отлучился: либо он пасет стадо, либо состязание уже окончено.

Не хвали воду: она, правда, изображена жаждоутоляющей и тихой, но еще более утоляющим жажду найдешь ты Олимпа: спит он после игры на флейте, нежный, на нежных цветах, и пот его смешивается с луговой росой. Зефир будит его, овевая ему кудри, а он глубоко дышит, обратив лицо навстречу ветру.

Тростники, уже в виде флейт, лежат рядом с Олимпом, а с ними и железные орудия для просверливания отверстий на флейтах.

Влюбленные в него сатиры, разгоряченные и хохочущие, целой толпой любуются на юношу: один жаждет коснуться груди, другой — обнять его шею, третий желает сорвать поцелуй. Они усыпают его цветами и поклоняются ему, словно кумиру.

Самый смышленый из них оторвал язычок от одной еще теплой флейты и поедает его, думая, что таким образом целует Олимпа: он уверяет, будто отведал его дыхания.

I, 28 Охота на кабана

Не скачите мимо нас, охотники, и не подгоняйте своих коней, пока мы не разберем, чего вы хотите и на кого охотитесь. Вы говорите, что гонитесь за кабаном. Да, я вижу, что натворил этот зверь, он подрыл оливковые деревья, переломал виноградные лозы, не оставил ни смокв, ни яблонь, ни черенков — все он по-вырывал из земли, переворотил, истоптал, испортил, чесавшись. Я вижу, как щетинится его грива, как горят огнем его глаза, как лязгает он зубами, оборачиваясь к вам, благородные охотники: ведь эти звери способны различать шум и на большом расстоянии.

Однако я думаю, что вы — ловцы красоты вот этого юноши — сами уловлены им и готовы на любой риск. Зачем вы держитесь так близко к нему? Зачем прикасаетесь? Почему обращены в его сторону? Почему наезжаете на него?

Что со мной? Живопись так подействовала на меня, что они мне показались не нарисованными, а живыми, движущимися и влюбленными. Я шучу с ними, как будто они слышат, и мне чудятся их ответы. Да и ты ничего не промолвил, чтобы исправить мой промах. Подобно мне ты побежден и не в силах противиться обольстительному сновидению.

Так вот, рассмотрим, что здесь нарисовано, — ведь перед нами картина. Вокруг того мальчика — красивые юноши, занятые благородным делом, и, надо полагать, знатного происхождения: по лицу одного из них видно, что он не чужд палестры, вот в этом юноше есть нечто очаровательное, в том — что-то столичное; а про этого ты сказал бы, что он прямо картинка из книжки.

Их несут кони, друг на друга непохожие: белый, буланый, вороной и гнедой. Уздечки все серебряные, разукрашенные золотом. Рассказывают, что варвары, живущие на прибрежье океана, льют краски на раскаленную медь; при соединении с нею краски затвердевают, и живопись сохраняется надолго.