Поздняя греческая проза

Гнезда дают приют птицам, скалы — рыбам, глаза — прекрасным юношам. Птицы и рыбы странствуют, покидая свои убежища, и, бывает, переселяются на новые места (к этому их побуждает смена времен года), а красота, единожды влившись потоком в глаза, не покидает своего пристанища. Так и мои — приняли тебя, и повсюду я ношу тебя с собой в тенетах моих глаз. Иду ли я на берег моря — оно являет из пен тебя, как, по мифу, явило Афродиту, иду ли на луг — ты блистаешь среди цветов. Разве хоть один из них может соперничать с тобой? Да, они любезны взору и прекрасны, но только один краткотечный день. Взгляну ли на небо — мне кажется, что солнце закатилось и понизу совершает свой путь, а его место заступил ты. Наступает ли ночь — я вижу только две звезды: Веспер и тебя.

18

Ты натер себе ногу сандалией — верно, что это довольно неприятно. Ужасно как кусает нежное тело новая обувь! Вот почему и Асклепий, легко врачующий раны, полученные на войне, на охоте и от разных случайностей, здесь отказывается помогать, раз виной сам человек, с его неразумием, а не злоба божеств. Почему ты не ходишь босиком? Чем тебе не мила земля? Щегольские и простые сандалии, сапожки, подметки — все это обуза, неизбежная для больных или стариков. Недаром Филоктета изображают на картинах обутым: он и хромой и больной. Философа из Синопы[556], фиванца Кратета, Аянта и Ахилла рисуют босыми, Ясона же — босым только на одну ногу. По преданию, у него при переходе через реку Акавр завяз сапожок; Ясон, таким образом, хоть одну ногу освободил от обуви и ненамеренно, совсем случайно научился тому что надо, — он отправился дальше, прекрасно ограбленный. Пусть и у тебя ничего не будет между землей и твоей ногой! Не бойся: пыль нежно, как трава, приме г твои шаги. О, мерная поступь милых ног, о, новые цветы, о, произрастания земли, о, напечатленные поцелуи!

24

Когда Агамемнон обуздывал свой гнев, он был прекрасен и подобен не одному богу, а многим зараз, —

Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный,
Станом — Арею великому, персями — Энносигею[557]

,-

когда же унижал себя порывами ярости и обрушивался на соратников, напоминал оленя или пса и взором переставал походить на Зевса.4 Гневаются дикие кабаны, псы, змеи, волки и другие неразумные твари. Прекрасный отрок ранит уже тем, что не смеется, хотя и не глядит сумрачно. Даже солнцу не идет прятать лицо за облаком. Откуда эта черная, как ночь, мрачность, откуда грозовые тучи? Улыбнись, перестань сердиться, пусть твои глаза вновь подарят мне ясный день.

Ты запрещаешь мне смотреть на тебя и самому попадаться на глаза. Нет такого законодателя, который бы установил такие законы! Если же то и другое не возбраняется, не лишай себя удовольствия показываться, а меня — наслаждения тебя видеть. Ведь источник не скажет: "Не смей из меня пить", плод — "Не смей меня трогать", луг — "Не смей топтать меня". Следуй и ты законам и прекрати муки жаждущего.

31

Если твой поклонник добьется своего, он все равно не может быть уверен, что его усилия не пропали даром. А если он получит отказ, это его огорчит. Общественные приличия против нашего счастья, зато любовь — награда за огорчения. Так лучше уж испытывать опасения, достигнув цели своих желаний, чем терзаться, будучи отвергнутым.

32

Глаза твои прозрачнее стеклянных кубков — сквозь них видно душу, багрянец щек цветом милее вина, льняные одежды отражают твой лик, губы смочены кровью роз, из источников глаз твоих словно струится влага, и поэтому ты мне кажешься нимфой. Скольких спешащих ты заставляешь остановиться, скольких торопливо проходящих мимо удерживаешь, скольких зовешь, не произнося ни слова. Я первый, лишь только завижу тебя, мучимый жаждой, против воли замедляю шаги и беру кубок, но не притрагиваюсь к вину, потому что привык пить тебя.

59

Вчера едва я закрыл глаза — я чуть сомкнул их, и то мне показалось, что прошло много времени, — тотчас же я стал упрекать их в бессердечии: "Как могли вы забыть о ней? Почему вы не на страже? Где она и что с ней? Хоть это вы мне откройте!" Мне почудилось, будто я слышу какие-то звуки, я вышел из дому в надежде тебя увидеть, я стал искать тебя, словно тебя кто похитил. Что же мне делать, если ты отправишься в деревню, как в прошлом году, и на много дней покинешь городское общество? Думаю, гибель моя совершенно неизбежна, раз у меня не будет отрады ни для слуха, ни для зрения. И я уверен, что, видя, как ты уходишь из города, сами местные боги последуют за тобой: что им здесь одним делать? Но если даже они и останутся здесь, то я, влекомый Эротом, ни за что не останусь. Понадобится ли копать — возьмусь за лопату, надо ли будет подрезать виноградные лозы — стану ухаживать за ними, потребуется ли провести воду на огород — вырою канаву. Разве есть река, настолько слепая к твоей красоте, чтобы не оросить твою землю? Только от одной из сельских работ я отказываюсь — от доения. Лишь к твоим сосцам сладостно мне прикасаться.

Картины