Поздняя греческая проза

Вот какова была эта беседа, которую, как говорит Дамид, вел Апполоний, да и сам Аполлоний изложил ее в своем послании, И многое другое из высказанного в собеседованиях с царем он Запечатлел в посланиях.

33. Царь сказал, что радуется его приходу и гордится им больше, чем если бы ему удалось добавить к своим владениям еще и области персов и индийцев, что он считает Аполлония своим гостем и просит его пребывать под царской кровлей.

— Если бы я тебя, царь, — возразил Аполлоний, — допустим, ты пришел бы в мою родную Тиану, — пригласил поселиться вместе со мной, ты поселился бы? — Клянусь Зевсом, нет, — отвечал царь, — разве что предстояло бы поселиться в таком большом доме, что в нем просторно разместились бы и копьеносцы, и мои телохранители, да и сам я. — Точно так же рассуждаю и я, — сказал Аполлоний. — Если мое жилище будет роскошнее, чем мне подобает, мне будет не по себе. Все излишнее огорчает мудрецов больше, чем вас — недостача. Поэтому посели меня у кого-нибудь, кто не богаче меня, а с тобой я буду общаться, сколько ты пожелаешь.

Жизнеописания софистов

1,2 [Леонт Византийский]

Леонт Византийский в юности слушал Платона, а в зрелом возрасте был прозван софистом, так как он владел многообразием речи и отличался убедительностью возражений.

Выйдя навстречу Филиппу, когда тот шел походом на византийцев[536], Леонт спросил: — Скажи мне, Филипп, что тебя заставило начать войну? — Тот отвечал: — Твоя родина — самый прекрасный из всех городов, я просто влюбился в него, вот почему я здесь, у дверей моего возлюбленного. — Не приходят с мечом, — возразил Леонт, — к дверям возлюбленного те, кто достоин ответной любви. Влюбленным нужны орудия Муз, а не войны. — И Византии был освобожден многочисленными речами Демосфена в Афинах и несколькими словами Леонта к самому Филиппу.

Когда этот Леонт был отправлен послом к афинянам[537], в этом городе уже долгое время были раздоры и он управлялся вопреки добрым обычаям. Выступая в народном собрании, Леонт вызвал своим видом всеобщий хохот: он был тучен, с огромным животом. Смех этот нисколько его не смутил. — Чему вы смеетесь, афиняне? — сказал он. — Что я такой толстый? Есть у меня жена, много меня толще. Однако когда мы с ней в ладах, нам и на постели не тесно, а когда не в ладах — нам тесен весь дом. — И афинский народ прекратил раздоры благодаря Леонту, сумевшему так умно использовать обстоятельства.

I, 5 [Филострат Египетский]

Знаю, что Филострата Египетского, который занимался философией вместе с царицей Клеопатрой, тоже прозвали софистом: ему приходилось пользоваться и торжественным и смешанным видом речи, хотя он общался с такой женщиной, для которой занятия словесностью были лишь баловством, что дало повод для следующего шутливого двустишия:

Как Филострат поусердствуй: царицу он Клеопатру
Мудро так обучал, что уподобился ей.

I, 7 [Дион из Прусы]

Диона из Прусы я не знаю как и назвать, столько у него разных выдающихся свойств. Ведь он был, как говорится, "рогом Амалфеи"[538], он сочетал в себе все лучшее из лучшего, что только было когда-либо сказано. Заимствуя благозвучность у Демосфена и Платона, он отзывался на нее с изысканной простотой и притом своим особым звучанием, словно лира. Превосходна в речах Диона и их благородная сдержанность: хотя он очень часто обличал беззаконные деяния городов, однако, его не считали ни злоречивым, ни придирчивым: он укрощал их, словно коней, скорее уздой, чем бичом. А когда он решался хвалить города с хорошими законами, то, казалось, он не столько их превозносит, сколько предостерегает от погибели, в случае если они станут иными. Да и в остальных областях философии его способ изложения мыслей не был ни пошлым, ни издевательским, и хотя он проявлял настойчивость и упорство, но приправлял их лаской.

Что у него были способности к историческим трудам, доказывает его сочинение о гетах[539] (ведь он побывал и у гетов во время своих скитаний). Его "Эвбейскую речь", а также "Похвалу попугаю" и все другие его сочинения о незначительных предметах мы не станем считать мелочами — они относятся к софистике, а софистам свойственно серьезно заниматься и такими вещами.

Принадлежа к тому же поколению, что и философы Аполлоний Тианский и Евфрат Тирский[540], он был близок к ним обоим, хотя между теми двумя и бывали расхождения, выходящие за пределы философского учения о нравственности.