Поздняя греческая проза

Вам же следует поступать так, чтобы я вел успешно эту войну против персов[669], а затем желанное в течение стольких лет для вас обиталище, священный город Иерусалим, восстановив моими трудами, вновь заселил и вместе с вами воздал в нем благодарность всемогущему[670].

Письмо 33

Юлиан философу Ямвлиху.

Одиссею, чтобы опровергнуть мнение сына о нем, достаточно было сказать:

Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?[671]

Я же, пожалуй, скажу, что и жизнь мне не в жизнь, если я не вместе с Ямвлихом. И, признаться, я горячо тебя люблю, подобно тому, как отец любил Телемаха. Пусть даже кто-нибудь скажет, что я не достоин любить тебя, этим он не отвратит меня от любви; ведь я часто слышу, что встречалось немало страстных почитателей прекрасных статуй, которые своим почитанием не только не повредили искусству творцов, но любовью своей и самому творению придали поистине живую прелесть.

Что же касается древних мудрецов, к сонму которых ты в шутку хочешь причислить и меня, то, право, мне так же далеко до них, как, я уверен, тебе до них близко. В самом деле, ты обладаешь достоинствами не. только Пиндара или Демокрита, или древнейшего Орфея, но любого из эллинов, прославившегося на поприще философии; ты как бы довел до музыкального совершенства гармонические сочетания разнообразных звуков лиры, слив эти звуки воедино.

И так же, как Аргуса, стража Ио, зорко следившего за возлюбленной Зевса, мифы со всех сторон наделяют множеством недремлющих очей, так и тебя, истинного стража добродетели, красноречие озаряет несметными светочами образованности.

Существует предание, будто Протей Египетский принимал, меняясь, облик самых различных существ, словно боясь, как бы вдруг не выказать себя мудрым перед людьми пытливыми. Я же, если только Протей был действительно мудр и, как говорит Гомер[672], многое познал, хвалю его за прирожденные способности, но то, как он пользовался своими знаниями, не одобряю; ведь скрывать свои знания, чтобы только как-нибудь не принести пользу людям, свойственно обманщику, а не тому, кто любит людей.

Тобой же, о, великодушный, может ли кто не восхищаться? Ведь ты нисколько не ниже мудрого Протея, нет — много выше его. Достигнув вершин добродетели, ты не таишь от людей сокровища, которыми обладаешь, но, подобно сияющему солнцу, изливаешь на всех чистые лучи своей мудрости, и не только на присутствующих, наставляя их, но, насколько это возможно, даже на отсутствующих, возвышая их своими творениями.

В этом ты превосходишь и самого Орфея. Тот своим искусством услаждал зверей, а ты, словно рожденный на благо всего человечества и во всем подражая целительной руке Асклепия, озаряешь земные пределы спасительным дыханием своего красноречия. Поэтому, кажется мне, будь жив Гомер, он с полным правом мог бы сказать о тебе:

Он лишь один из людей царит во всем мире широком.

В самом деле, словно какая-то священная искра древних нравов и подлинной, животворной образованности снова возгорается лишь благодаря тебе. И да будет так, о Спаситель Зевс и Гермес Красноречивый, чтобы дивный Ямвлих, благодетель всех людей, прожил долгие годы! Поистине, если обеты и моления, которые наши предки от чистого сердца возносили за Гомера, Платона, Сократа[673] и за других, достойных войти в такую плеяду, украсили и продлили жизнь этих мудрецов, то ничто не мешает тому, чтобы и в наше время человеку, равному древним мужам и своим красноречием и добродетельной жизнью, была благодаря нашим мольбам ниспослана долгая жизнь на радость людям.

Письмо 41

[Адресат неизвестен ]

Мы полагаем, что правильное обучение заключается не в благозвучии и изысканности слов языка, но в разумном применении мыслей и в истинных суждениях о хорошем и дурном, о достойном и позорном. Поэтому всякий, кто думает одно, а учеников наставляет в другом, кажется мне, так же чужд обучению, как и понятию о честном человеке. Даже если несоответствие между образом мыслей и словами касается ничтожно малого дела, то в какой-то мере человек уже поступает дурно, хотя зло еще невелико; но если в делах важных он думает одно, а наставляет в противоположном тому, что думает, не напоминает ли это образ жизни трактирщиков, — я не говорю честных, — но как раз наиболее бессовестных? Ибо, несомненно, такие учителя обучают тому, что сами считают наиболее скверным, обманывая и прельщая учеников похвалами, которыми, я полагаю, хотят прикрыть свои пороки.

Поэтому все, притязающие называться наставниками, должны обладать безупречной нравственностью и не сообщать взглядов неподобающих и противных народными верованиям;[674] прежде всего они должны, — будь то риторы или грамматики, или, в особенности, софисты, — наставлять юношей в творениях древних; ведь они намерены быть наставниками не только в искусстве речи, но и в нравственности, и утверждают, будто именно их дело — рассуждать о делах государственного управления.