Поздняя греческая проза

2. Я хочу начать с моего лица. По моему мнению, природа сотворила его не слишком красивым, приятным и привлекательным. А вдобавок, обладая мрачным и упрямым характером, я отрастил себе эту бороду, и не для какой-либо иной цели, а единственно для того, чтобы наказать природу, которая не дала мне более красивой внешности. И вот в моей бороде снуют вши, словно звери в дремучем лесу, а мне приходится их терпеть. Не смею я также ни есть ни пить в полное свое удовольствие, широко открывая рот, ибо должен остерегаться, как бы, сам того не замечая, не проглотил вместе с хлебом собственные волосы. А вот о том, что я не могу ни вкусить поцелуев, ни дарить их сам, я ни в какой мере не жалею, хотя, кроме всех прочих неудобств, борода не дает прикоснуться губами к нежным и, как я полагаю, сладостным устам; об этом уже обмолвился один из поэтов, вдохновленный Паном и Каллиопой, — тот, что воспел Дафниса[696]. Вы скажете, пожалуй, что из моей бороды нужно свить веревку. Я готов, если только вы сможете выдрать из нее волосы, не поранив своих нежных и мягких рук об эту щетину. Пусть никто из вас не подумает, будто я озлился за насмешку[697], — ведь я первый дал повод к ней. Да, у меня подбородок как у козла, но я мог бы сделать его гладким и безволосым, словно у прелестных мальчиков и у женщин, которых природа наделила привлекательностью, достойной любви. Вы же по невоздержности и в еще большей степени, пожалуй, по распущенности нравов тщитесь даже в глубокой старости угнаться за собственными сыновьями и дочерьми и постоянно стремитесь сохранить гладким ваш подбородок. Право, лишь по вашему лбу, а не по щекам (как у меня) можно догадаться, что вы — мужчины. Однако длинная борода — это еще не все; моя голова всклокочена, и я лишь крайне редко позволяю стричь мои волосы. И ногти я стригу нечасто, а все пальцы у меня в чернилах. Если же вы пожелаете узнать обо мне какие-либо тайные подробности, то я могу вам открыть, что грудь моя густо заросла волосами, словно у льва, царя зверей. Угрюмый нрав и моя необщительность всегда отвращали меня от мысли сводить волосы на груди или где-нибудь еще с тем, чтобы сделать кожу гладкой и нежной. Будь у меня бородавка, как у Кимона, я поведал бы вам о ней, но бородавки у меня нет.

3. Однако я хочу сообщить вам нечто иное, для вас небезызвестное:, не довольствуясь безобразным видом своего тела, я стараюсь еще придерживаться как можно более сурового образа жизни. По глупости своей я не позволяю себе посещать публичные зрелища и не терплю никаких театральных представлений в моем доме, — разве что на Новый год, — так как не имею к этому ни малейшего расположения. Если же я все-таки иду в театр, то с единственной целью — выполнить свой долг, и с ташш же чувством, с каким бедный крестьянин платит подати своему неумолимому господину. И когда я сижу в театре, по моему виду сразу можно понять, что я осуждаю все эти зрелища. Меня называют великим царем всего мира, но я вовсе не стремлюсь считаться начальником мимов и возничих. Вы удивлялись Этому еще в мой юношеские годы; и правда, я уже в ту пору проявлял суровость и мрачность нрава.

То, в чем я далее намерен признаться, гораздо меньше вам известно: я ненавижу скачки так же сильно, как должники ненавидят суд, и поэтому крайне редко являюсь на гипподром, разве только — в дни, посвященные богам. А если уж и приду туда, то не провожу на гипподроме целый день, как обыкновенно поступали мой двоюродный брат и дядя[698], но, посмотрев шесть забегов, спешу уйти, и по выражению моего лица можно сразу заключить, что я не только не люблю это увеселение, но, напротив, ненавижу его и гнушаюсь им; вот каков мой образ жизни вне дома. Однако Это лишь малая часть того, что вам еще угрожает.

4. Теперь послушайте, как течет моя жизнь дома. Ночи я провожу на твердом ложе, часто без сна, и никогда не наедаюсь досыта; мой характер суров и плохо согласуется с прелестями городской жизни. Не подумайте, однако, что я делаю это из-за вас. Еще с юношеских лет безрассудное и жестокое заблуждение склонило меня на борьбу с собственным желудком. Я не позволяю желудку переполняться едой, и потому со мной редко случалось, чтобы я извергал обратно съеденную пищу. Я вспоминаю, что с тех пор как я стал цезарем, это случилось со мной лишь однажды, но и тому была совсем иная причина. Стоит рассказать вам эту историю, которая, хотя и не слишком привлекательна, однако именно потому мне и нравится.