Пожар Латинского проспекта

И усмехнулся как-то подозрительно.

— Люба, — металлическим голосом ответил я. — А что?

— Нет, нет — ничего! — спохватившись, поспешил заверить он.

Поверим…

Построение на разминке здесь сложилось точно такое же, как и в нашей прежней, теперь уж не существующей группе: прекрасная половина — в первом ряду, партнёры, обозревающие движения Артёма сквозь точёные фигуры движущихся девушек — во

втором. Подошедшая Люба стала теперь уже не рядом со мной — позади всех.

Да не бойся — не съедят тебя! Взглядами.

Сегодня было танго: «Ура! Ура!»

— Значит, давайте, пройдём сейчас с вами файф-стэп и последующие за ним шаги. Приготовились: колени — помним! — чуть согнуты, первый шаг — смотрим в угол!..

Паша и Андрюша в ожидании старта присели не хуже бегунов на средние дистанции — натурально!

Зазвучала музыка, все в ожидании обернулись, по привычке, на маэстро.

— Не ждите моей команды — начинайте сами! Улавливайте такт!

Тут все так же дружно закачали головами, улавливая каждый свой такт, и — кто в лес, кто по дрова — двинулись в угловую диагональ.

— …Так, хорошо!.. Партнёры! Пацаны!..

Ничего себе! «По понятиям», что ли, маэстро в этой группе бальную науку «растележивает»?

— Хочу немного обратить внимание на вот этот шаг, что мы делаем после поворота почти на сто восемьдесят градусов, и захлёста ноги за ногу партнёрши! Итак: бёдра к партнёрше,

и следующий шаг мы делаем спиной, и ноги ставим вот так — косолапо. Получается — шаг медвежонка…

Теперь понятно — кто в лес, а кто по дрова!..

* * *

— В лес, в лес! Всех — в лес! — усмехался, помнится, Гриша. — У Миши на всё один разговор.

Это точно!

— Не переживай, — посмеивался как-то в мою сторону Костик, — Миша на тебя делянку в лесу уже приготовил!

Уродец! Сам-то его пуще огня боишься!

Я-то Миши никогда особо не дрейфил: сначала пусть пистолет свой серебряными пулями зарядит! Держался, конечно, с ним уважительно, и, по возможности, как можно дальше. У него здесь — свои обязанности, у меня — своё дело. Другое, конечно, было дело, что Миша в любую «тему», очки в глазах хозяина зарабатывая, влезал. Но так — опыт позволял!

— Да сколько я уже таких домов видел! — как-то, отстав от шефа, откровенничал по поводу бассейна в подвале дома он. — Как счёт за воду раз придёт — так за голову и схватятся! Лучше бы бильярд здесь поставил!

За телохранителем Мишей, как уверял Григорий, «стояли в очередь».

Однажды, когда по панибратскому разговору, коим Миша снизошёл до меня, я, уважительно кивнув на пистолет, дерзнул спросить: меня-то метко стрелять Михаил Александрович научит?

— Да зачем это тебе надо? — всё ещё улыбался по инерции Миша, но глаза его в мгновение стали серьёзными. — Занимайся, вон, камнем, а в это даже и не лезь — ни к чему тебе это!

И это были слова не мальчика, но мужа: вольного стрелка — вольному каменщику.

Однажды, впрочем, — года я ещё на Ушакова не отбыл, — перешёл со мной Миша на «Вы», и в «тему» мою совать нос перестал. Так получилось: не по моей вине!.. Впрочем, по истечении времени (его-то тут было — вдосталь!) отношения наладились, и под конец, когда лепил я каменную мозаику на железные ворота на въезде (высший уже пилотаж!), он с гордостью сказал мне:

— Внукам своим буду показывать!..

Законно: идея-то была его. Он придумал, что надо бы и ворота камнем облагородить, а ты, Гаврила, лишь скумекай как, да практически осуществи: хорошее, а главное — справедливое — разделение обязанностей! Гаврила решение нашёл — а куда, с другой

стороны, ему деваться оставалось? Камень к камню (каждый — на свою сторону), фактически, приклеил, да так, что тот не только не отвалился, с железными воротами выезжая — заезжая, но даже удар бампера неопознанной машины, что разворачивалась, видимо, у входа, выдержал — не дрогнув. А ворота в этом месте чуть согнулись. Сразу же над въездом камеру повесили. Чтоб было Мише кого в лес везти.

И в самой уже «оконцовке», когда, как сказал Слава: «Они увидели всю грандиозность всей твоей работы!» — Миша посоветовал мне:

— А ты клеймо бы своё на каком-то камне оставил!

А что — чисто по-масонски! Но…

— Я не тщеславен.

— Это не тщеславие, — возразил Миша, — это другое: «Здесь трудился раб Божий…». Э-э, не-не — я не в том смысле!..

После одной истории приснопамятной они с Гришей уже боялись слово лишнее в мой адрес сказать. «Фильтровали базар»!

Даже извиниться, подчас, перед ними за это хотелось — честное слово!

Какой уж тут лес?!

Гаврила не был наш тщеславен,

Он славы бренной не искал.

Важнее было, чтобы камень

Покрепче за него стоял.

Так что, не боялся я никого — камень будет стоять за меня!

* * *

— Ты, Люб, извини, что я сегодня квёлый такой — чего-то… депрессняк какой-то.

Мы выходили из стеклянных дверей на улицу.

— Ты знаешь, у меня тоже депрессняк, — понурив голову, внезапно сказала она. — Поэтому — не провожай меня: мне надо побыть одной!

И быстро пошла прочь. А мне осталось лишь опустошённо наблюдать, как своей скользящей походкой моё счастье стремительно бежало от меня. И совершенно бессмысленно было догонять, пытаясь отыграть у жизни ещё несколько его мгновений…