Пожар Латинского проспекта

В неоштукатуренном ещё зале собралась под вечер целая компания — друзья сторожей. «Реставраторы». Сторожа — два молодых парня, сменявших друг друга через ночь, — занимались в историческом клубе. Рисовали на досуге выкройки кольчуг и разминались арматурой, как мечом.

— Семьдесят ударов в минуту у меня!..

— Ого!.. А вы кто — рыцари?

— Мы — скандинавы.

— Викинги, что ли? Ярлы?

— Ну да.

Респект!

— А кого воюете?

— Славяне у нас в городе есть… Тевтоны.

— Ух, ты! А я недавно замок тевтонских рыцарей неподалёку забодяжил!

— А, тевтоны уроды — даже лежачих бьют!

— Да уж — всегда такими они были! А про ярлов-то я читал: они на свои боевые суда…

— Драккары!

— Ага!.. Так вот — они рабов даже гребцами, на вёсла, не брали. Говорили, что в самый нужный момент раб никогда не будет грести так, как воин, боец!

И вот, тем вечером полдюжины, верно, викингов — ярлов славянских кровей — на особняк пожаловало. И сторожа оба — в придачу.

— Ну ладно, парни, я побёг, покедова! Успешно вам штурм отразить! Все на стены — чай и отобьётесь!

Парни переглядывались, скрывая улыбки. Какой тут «чай»? Отчаливай, давай, по тихой-то волне, драккаром, на всех вёслах выгребай, как настоящий боец: нам уже и запировать пора!

— Главное дело, продержитесь до утра — до моего прихода, и вы станете рыцарями!

Вы продержитесь только до рассвета!

Я буду здесь, как солнце лишь взойдёт —

Меня встречайте у центральных вы ворот.

И рыцарей плащи наградой станут вам за это!

А Костика с Олежкой сторожа откровенно чурались. «Бли-ин, они такой чёрной завистью к тебе горят! Что у тебя — вот, куда ни глянь — ни одного косяка не выищешь! И у хозяина ты, поэтому, в такой чести — они бы сами этого хотели!»

Кто ж им мешал — становились бы рядом: столбов на всех хватит!

Другое дело: «Раб никогда не сможет грести так, как воин».

* * *

Ей давно пора уже было прийти, но она опаздывала и к этому времени. Ну, как можно? Ведь ждут её здесь! По-настоящему — ждут! Хоть икону, честное слово, напиши: «Пришествие Любови».

Закончена была разминка, и уже «работали на зеркало» — я, конечно, самым задним, — когда дверь распахнулась и впустила спешащую, всем на ходу мило кивающую и улыбающуюся мою партнёршу.

Наконец-то! Я даже перекрестился на радостях!

Любаша возникла из раздевалки как раз к тому моменту, когда нужно уж было вставать в пары. Скрепив наши руки в танцевальной стойке, она, всё так же продолжая улыбаться, внушительно тряхнула несколько раз мою руку.

— Не надо!.. так бурно!.. выражать радость!.. по поводу моего прихода! Никому, кроме  тебя, здесь твои чувства не нужны!

И тысячи злых чёртиков бесились в её глазах.

* * *

Никому. Твои чувства. Не нужны.

Ни-ко- му!

* * *

— Твоё чувство?.. Я тебе за него благодарна! Правда… Да — если бы я не знала Татьяну, если бы я не знала Семёна!.. Если бы я не знала Марию Семёновну — да, оно бы имело для меня значение!

Мы прошли, по пути к остановке, немного молча: несколько десятков драгоценных мне шагов — впустую.

— Ой, — представляя что-то своё, передёрнула плечиками Люба, — а Мария Семёновна-то что скажет!..

* * *

По возвращении домой я молчал, но и этого, верно, было достаточно…

— Она тебя недостойна!

* * *

Ужель, Гавриле раскреститься?

Чтоб не смущать партнёршу, он,

Теперь, когда Любовь явится,

Буддийский станет бить поклон.

Я и говорю — христопродавец!

* * *

Затеялись абсолютно бестолковые дни. В которые оставалось лишь ждать: с моря — погоды, от телефона — звонков по объявлениям, да ближайшего четверга.

С моря погоды

Некогда ждать!

Лучшие годы

Нам не терять!

Пионер!

Кстати, за моим бездельем, Татьяна дала мне нынче задание «отправить ребёнка в школу».

— Можешь посадить его, просто, на автобус — он сам доедет.

Не годилось! Если времени — вагон, так неужели ж я сына до самых школьных дверей не провожу? Это — моё сегодня дело!

Тем более, что за всей тревожностью — я ведь отпускал сына в этот большой и непредсказуемый мир — мне всегда казалось, что только сейчас вот, по мере своих жалких сил оберегая главное своё святое, я и делаю что-то хорошее, чистое, доброе, настоящее. После таких поездок даже на Ушакова я возвращался в другом, более умиротворённом настроении.

И добрые люди сплошь и рядом встречались вдруг на недолгом нашем пути. Как та совсем старенькая, седенькая бабушка — кондуктор, что, взглянув на нас, улыбнувшись чему-то своему, неизменно брала деньги за проезд только с меня…

— Сенечка, здравствуй! — догоняла нас уже у школьной ограды хрупконогонькая, черноглазая девчушка.

— Привет, — лишь пренебрежительно сбросил с губ тот.

— Семён! — негромко вмешался я. — Ну, разве можно так! Человек так искренне рад тебя видеть!..

Мы вошли в школьный двор старого, позапрошлого века постройки, здания школы. Большие пластиковые окна века нынешнего взирали на нас со стеклянным равнодушием.

— А окна маминого кабинета на эту сторону?

— А у мамы ж сейчас нет кабинета!

— А Любови Васильевны?

— А, у неё-то?.. У неё — на ту…

* * *

В какой-то из тысячи и одного вечеров, вернувшись домой с Ушакова, я застал Семёна в некотором смущении.

— Ну, расскажи папе!..