Пожар Латинского проспекта

— Это при всём при том, что я многое могу, многое умею, но… Здесь нет сейчас места для меня! Не моё нынче время, да и придёт ли когда-то — Бог весть… Самое же страшное — начинаешь в том вообще разуверяться. Если лет десять назад, как бы тогда несладко ни приходилось, я верил: обязательно прорвусь — не может столько положенного труда безвозвратно кануть в бездну! Теперь же кажется — всё без толку! Оно, конечно, и раньше сомнения были — в каком деле без них обойтись? Особенно, вот, в девяносто восьмом — в рейсе, почти годовалом. В России — самый разгар бандитизма тогда был. А и мы, кстати, под бандитами работали! И у меня в жизни был целый год, когда мысли о том, нужен ли ты вообще этому миру, не то чтобы приходили в голову — они её почти не покидали. Хоть и гнал я их старательно! Писанина выручала. И уже Таня в моей жизни тогда была — за четыре дня до рейса мы и познакомились.

— Я знаю всё это, — задумчиво кивнула Люба. — В такие моменты, главное, дождаться утра.

— Ну, сейчас-то об этом нам и вовсе грех думать, — спохватился я, — всё, в общем-то, нормально! Другое дело — учиться надо было. По морской, верно, стезе. И ведь были в рейсах люди, что не только мне советовали — доставали этим, по-хорошему: «Тебе надо учиться! Заочно хотя бы». Но, если б я тогда предполагал, какие дураки сейчас дипломы имеют!.. А что университет не закончил, жалею не очень — я взял, в сущности, оттуда всё, что было мне надо. По диплому я всё равно бы не работал. Кем — журналистом? И без того собачья профессия, а сейчас ещё — и на прикорме у кого-то, обязательно.

— Не пили опилок!

И вправду!

* * *

Не пили опилок,

Устремись вперёд!

То, что было, — сплыло,

Лучшее грядёт!

Конечно!..

— Ты думай, вообще, маленько! — Татьяна говорила очень негромко — чтобы не разбудить Семёна.

— Ты про что?

— Про окна! Ребёнок у меня спрашивает: «Мама, а что — папа тётю Любу больше тебя любит?»… Думай, хоть немного, о последствиях!.. В этой школе мне ещё работать, и Семёну — главное! — учиться.

* * *

— Кулаков? Ну, ты что — это же депутат наш городской! На слуху постоянно его фамилия.

Вот оно что! А с виду — вполне нормальный человек! Скромным показался даже тогда…

* * *

День ото дня отчётливей и крепче

То чувство, и какой подвох здесь может быть?

Не умирать с тобою в день и час один — час от часу не легче! —

С тобой на свете этом хочется мне жить!

А ведь в последней строке умещалось и «рядом»…

Теперь можно было, наконец, и уснуть.

* * *

— Слюшай, тебе надо учиться, понимаешь? Это — тебе не компания, не теряй ти время зря в бестолковых этих посиделках каютных!..

О, как он меня доставал! Рыбмастер Авакян. Владимир Владимирович…

Это было как раз в том рейсе — с Седым, бригадными «свадьбами» (которые Владимирович скоро стал игнорировать: мудрого рыбмастерского слова, с которым он и там неизменно норовил влезть, во время попойки никто не слушал) и зелёной

Шотландией с чертополохом.

— Вот, бил у меня один матрос: как только время свободное появлялось — в свою каюту, за книжки! Чито ты думаешь? Выучился заочно на радиста — сейчас в море радистом уже

ходит — да!

Мне было тогда лишь двадцать три года…

Радел за меня Владимирович, ну точно за сына родного. Поэтому, когда увидал я его после рейса у валютного «Альбатроса» в толпе лиц кавказской национальности, что толклись постоянно у входа, покупая у моряков валютные боны, направился, конечно, к нему.

— Муж сестры жены из Николаева приехал — просит чуть валюты купить, — взяв у меня боны по выгодному курсу, оправдывался Владимирович. — Слюшай, — кивая на коллег по цеху, шептал тут же он. — А чито они тут делают, а? Ми гниём в море за эту валюту, а они тут спекуляцией наживаются!

Родственник у Владимировича загостился, видимо, основательно, а скорее всего, и вовсе жить остался, потому что на протяжении почти уж двух десятков лет встречал я рыбмастера периодически то у Центрального рынка, то у дверей обменных пунктов валюты. Не терял время между рейсами попусту — молодец! Последние годы облюбовал он перекрёсток, через который неизменно пролегал мой путь в те дни, когда я отводил Семёна сначала в детский сад, а потом и на тренировки.

— Слюшай, вот ти книгу написал, а сколько тебе за это заплатили?.. Как — ничего?.. Нет, ну, должны же были что-то заплатить!

Переворачивать мировоззрение Владимировича с материальных ног на духовную голову у меня времени не было.

Неблагодарный! Он-то на тебя его в рейсе не жалел!

— Слюшай, да подожди!..

— Спешу!

— Подожди — ти уже опоздал!

— Блин, Владимирыч!..

— А вот, ти в университете учился — как можно журналисту деньги заработать, скажи? У меня же сын — знаешь! — там уже на втором курсе учится! Да!

— Ну, не знаю… Волчья, вообще-то, профессия…

— Пачиму?

 — Чтобы твоей семье завтра было что поесть, сегодня ты должен где-то забойный материал накропать, сенсацию где-нибудь срочно урвать, надыбать, одним словом «хоть чито-то». Я лично ни одного богатого журналиста не знаю — в нашем, во всяком

случае, городе.

— Слюшай, а Тина Канделаки?

— Ну, так она — в Москве, да и пробейся ты ещё — в Тины-то Канделаки! Таких же, всё-таки, единицы.