Пожар Латинского проспекта

— У, сын у меня знаешь, какой умный! Отличник! По телевизору, на прошлой неделе, смотрел наш КВН?.. Это он всё сценарий писал!.. Нет, ну скажи всё-таки, как можно журналисту деньги заработать!

— Никак! Если только не журналюгой конченым быть, или на прикорме у кого-то!

— ?..

— То есть, ты конкретно продвигаешь какого-то деятеля по депутатству, или ещё по какой-то стезе — за его бабки. Или защищаешь, постоянным пиаром, его интересы — политические, коммерческие. Лоббируешь, как теперь говорят. Пиаришь! А он тебе за то башляет. Получается — карманный журналист. А у журналюг-беспредельщиков

есть схема наезда на кого-нибудь, опять же, видного. Тюкают его из номера в номер, чернят — «наезжают». Пока тому однажды не надоест и он не «откатит» им определённую сумму, чтобы заткнулись. Но это, сам понимаешь, очень опасный путь: по нынешним временам — особенно! Да, впрочем, и по всяким… А чтобы честно кто-то зарабатывал — много! — чего-то я такого не знаю…

— Нет, но если столько народу в журналисты рвётся…

— Всё, Владимирыч, я побёг! Не знаю — честно! Вообще, всё это — не моё!

И бежал — к камням своим.

В следующую встречу вопросы были всё те же, и ответствовать, опять же, пришлось почти слово в слово. А потом, издалека завидев прохаживающегося на перекрёстке Владимировича, я в открытую перебегал на противоположный тротуар, откуда, поравнявшись, и посылал ему приветственный кивок с несколько более широкой, чем полагалось, улыбкой. Кивая в ответ с явной укоризной, тот взирал на меня как на предателя, а вскоре и вовсе перестал отвечать, демонстративно поворачиваясь задом.

Но однажды понадобилось мне купить пятьдесят евро мелкими купюрами — на мелкие же расходы: Татьяна с Семёном в очередной раз уезжали в Польшу. Само собой, искренне пожелал я поддержать бизнес дорогого знакомого (в обменном пункте по мелочи-то не наменяют!). А Владимирович, увидев меня, со всех ног к нему спешащего, небрежно развернулся и зашагал в другую сторону своего пятачка.

— Владимирыч!.. Влади-имирыч!

— Чито — теперь я от тебя бегаю, да?

Разменялся я — по мелочам…

* * *

И прошёл четверг, и были четыре дня до вторника — вечность…

Не убавляя ритма жизни, наш Гаврила

Решил, для окружающих убавить джаза.

Чтоб в танце куража побольше было,

А в прочем же — без эпатажа.

Ладно — победим мы этот вальс венский: где наша не пропадала!

А пока я взялся, вняв Татьяне наконец, делать «прихожку» — тот маленький, сооружённый на лестничной площадке тамбур, размером полтора на метр восемьдесят: маленький был закуток. Однажды я «с устатку» в квартиру отчего-то заходить повременил, да и прилёг в нём. А чего повременил — сказать теперь уж трудно: то ли ключом в замочную скважину отчаялся попасть, то ли решил проспаться чуть до неизбежного объяснения с любимой. Так или иначе, но растянуться в полный рост

на этом пространстве не получилось — калачиком только свернуться. Да и то — пришедшая домой тёща даже переступить не смогла.

Теперь же надо было ободрать старые обои, замыть от извести потолок и заново всё покрасить.

Не так уж много!

* * *

Не так!..

Но если делать с душой, да как положено — грунтовать, шпаклевать и просохнуть давать, — двумя днями всё равно не обойтись. На двух, казалось бы, метрах квадратных.

А у Гаврилы в голове уже вмиг новая утопия созрела — как банановая гроздь: сделать облезлую водосточную трубу — стволом пальмы ветвисто-раскидистой!

Не надо его было в края экзотические пускать!

И в дивно-пальмовом краю

Лас- Пальмаса чужого,

Любовь далёкую свою

Гаврила вспомнит снова!

И будет то за дальним морем,

Где солнцем всё согрето!..

Ну, а пока он в коридоре

Шпаклюет с табурета.

А на идеально ровном — каковым он планировался — и белом потолке решено было изобразить солнце — то самое, и звёзды — в придачу: как космоса привет. Пусть они на  этом крохотном клочке свободно сходятся, друг с другом говорят и светят вместе — почему нет? Это — Гаврилы небо. Это — для Семёна!

Пусть мой сын чаще смотрит вверх!

В трудах праведных прошли выходные и понедельник, а в ночь на вторник, когда всё уж дышало предчувствием встречи, Она пришла вдруг во сне — опять! Да и как: прямо ко мне, спящему, в одной лишь воздушной полупрозрачной блузке, не особо что-то скрывающей, расстёгнутой на все пуговицы… И Серёга ведь, по сну, был в соседней комнате, хотя, вроде как, мы были у них в гостях (откуда ведь «соседней» комнате взяться?), кемарил тоже — «с устатку». И Таня тоже где-то вне… Со мной была одна Любовь. Её доверчивыми касаниями я чувствовал уже прохладу кожи и упругость груди, и не было, по сну, в том ни пошлого, ни низкого — ни измены, ни предательства. И меня, конечно, дурманит — дурманит вдвойне: это не просто женщина, но женщина любимая! И я уже касаюсь — то ли губами, то ли рукой, явственно ощущаю свежую прохладу кожи…

Однако же, с оглядкой на двери, Любовь я мягко отринул…

Отторг.

А тут трезвеет и появляется Серёга, и мы вместе с ним идём за коньяком…

За фантастическим началом — вполне реалистический конец: всё по-нашему!

* * *

Она Гавриле нынче снилась!

И счастлив был уж этим он!

Хоть чудо мигом испарилось,