Белл отказывается от масок боли Лебрена, хотя самого ученого по имени не называет. Он описывает болезненные гримасы в соответствии со своей философией, клиническим опытом и анатомическими исследованиями, и его описания — полная противоположность тому, что пишет Лебрен. «При боли и тревоге общее очертание лица напоминает печальное, но вместо вялости мышц… мы наблюдаем сильную мышечную напряженность и активность» (илл. 5 и 6). Сначала он изображает мужчину «больного и в некоторой степени подавленного продолжительным страданием». Он обращает внимание на «суженные ноздри», отмечая, что при крайней степени мучения они становятся «узкими и сжатыми», а «под воздействием внезапного приступа ноздри раздуваются, зубы скрипят, губы разъезжаются широко, брови лезут вверх, глаза сверкают, словно в припадке ярости, а все черты раздуваются»[88]
. В каждом случае рот, ноздри и брови приобретают особые очертания. Продолжительное страдание больного в представлении Белла похоже наИлл. 5. Чарльз Белл. Боль человека хворого и в некоторой степени подавленного продолжительным страданием. 1806. Коллекция Велкома
Илл. 6. Чарльз Белл. Предельно возможная боль. 1806. Коллекция Велкома
В более поздние издания Белл включил изображение «истинного опистотонуса» (судороги). Эта поза станет характерной иллюстрацией истерии в работе парижанина Жана Мартена Шарко (1825–1893) (илл. 7, см. также главу 3 и илл. 16). Здесь мы видим, как напряжение мышц и оцепенение лица распространяются на тело целиком. Целью этого ученого тоже была критика предшественников и выработка нового знания. Белл критиковал мастеров эпохи Возрождения за то, как они изображали одержимых дьяволом, и на примере судорог демонстрировал, какие позы тело могло принимать в действительности. Косвенно это также можно считать критикой не только в адрес художников, которые изображали боль по-своему, но и в отношении представителей культур прошлого, которые доверились этим изображениям[90]
. Анатомический аргумент непоколебим в силу своего позитивистского характера. Узнав о строении человеческого тела и его двигательных способностях, человек более не сможет всерьез воспринимать изображения боли, которые не соответствуют этой универсальной системе. И все же здесь Белл столкнулся с той же проблемой, что и Лебрен: какое движение можно отобразить в живописи? Он однозначно утверждал, что лицо, изменяющееся противоестественно, выглядит «вычурно и нелепо» и что его выражения следует «систематизировать», чтобы верно считывать их значение, однако статус подвижного лица по-прежнему оставался под вопросом. Даже несмотря на то, что Белл положил в основу своих доводов божественный замысел, его аргументы в несколько измененном виде до сих пор актуальны для физиологии и психологии. Идею Бога, разумеется, по пути отбросили. Объяснение того, почему конкретные мышцы работают так, а не иначе, изменилось до неузнаваемости. Но и по сей день живо убеждение, что лицо может принимать только определенные выражения, которые свидетельствуют об известных эмоциональных и физических ощущениях.Илл. 7. Чарльз Белл. Истинный опистотонус (True Opisthotonos, 1824). Коллекция Велкома
Илл. 8. Гийом Бенжамен Арман Дюшенн де Булонь. Боль и отчаяние. 1854–1856. Коллекция Велкома