Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта

Новые сложности возникают с изобретением фотографии. Формирование науки об эмоциях началось в середине XIX века отчасти под влиянием психологии, становление которой в академическом плане следовало, порой не слишком органично, за развитием эволюционных теорий[91]. Фотография способствовала дальнейшему совершенствованию этих наук, став инструментом механической субъективности там, где раньше приходилось рассчитывать лишь на мастерство художника. Но эта беспристрастность оказалась иллюзорной. В основу нового представления о гримасе боли легло полное отсутствие страдания. Любимыми фотографическими моделями Гийома Бенжамена Армана Дюшенна де Булоня (1806–1875) были мужчина с бесстрастным лицом и актер. Черты первого приводились в соответствие с архетипическими выражениями эмоций, которые хотел видеть Дюшенн (илл. 8), с помощью электрического импульса, исходящего от гальванического аппарата, второй же лепил «верные» эмоции за счет искусной актерской игры. Дюшенн пришел к выводу, что за выражение боли отвечает надбровная мыщца, и под его руководством, с опорой на одну лишь технику, а не на опыт испытуемого, было запечатлено множество вариаций боли[92]. Так, актер мог усердно изображать «высшую степень боли» (douleur extrême) и производить впечатление страдания (souffrance). Приписка к этой фотографии гласила: «Голова Христа» (tête de Christ). В то же время актер подобного страдания не испытывал. Схожим образом на безучастном лице другой модели Дюшенн мог отобразить «боль и отчаяние» (douleur et désespoir), которые позже охарактеризовал как боль и угнетенность (l’abattement)[93]. Методология Дюшенна строилась на том, что он волшебным образом демонстрировал палитру физических и эмоциональных состояний при их полном отсутствии у субъекта. Зритель распознает на фотографии гримасу боли, опираясь на пояснение, которое его к этому сподвигает.

Эта технология настолько привлекала своей объективностью, что ее истинная суть — изображение искусственной гримасы — отходила на второй план. Фотокарточки Дюшенна, частично обработанные методом ксилографии, чтобы скрыть манипуляции с гальваническим аппаратом и представить архетипы различных эмоций, использовал Чарльз Дарвин (1809–1882). В своем стремлении доказать эволюционную природу выражений лица этот ученый отказался от учения Лебрена и пересмотрел постулаты Белла. Он считал, что в случае с болью выражение лица не выполняло коммуникативную функцию, а помогало облегчить состояние. В дарвиновском представлении о боли выражение лица выполняло эволюционную задачу, и, даже если она давно утеряла свою актуальность, гримасы оставались рудиментом наследственной привычки. Так, однажды он не сдержался и назвал гримасы боли «бесцельными»[94]. Но затем опроверг сам себя, заявив, что «корчи всего тела, скрежет зубов и пронзительные крики приносят облегчение при мучительной боли»[95]. Он очень осторожно описывает боль, замечая, что «всем хорошо известно, как усиливается болевое ощущение, если фиксировать на нем внимание», и признает, что культура с ее законами и запретами относительно проявления признаков боли влияет на то, как люди ее переживают, субъективно и межсубъектно[96]. Но общий вывод из работы Дарвина, опиравшегося на Дюшенна, гласит, что эти проявления универсальны[97]. Иными словами, до Дарвина сторонники универсальности болевой гримасы были правы по существу, но ошибались в своих иллюстрациях, а Дарвин и прочие оказались правы и в своих принципах, и в объективных описаниях проявления боли на лице. И хотя Дарвин предложил более проработанную концепцию, для формирования интеллектуальной генеалогии было достаточно и этого.