А потом Гермиона глубоко вздохнула и села на кровати. Бросив взгляд на Люциуса, нарочито весело проговорила:
— Давай продолжим эту тему позже, я просто умираю от голода, — а потом, игриво запустив в него подушкой, выскочила из кровати и опустилась на колени рядом столиком, полным аппетитнейших яств.
Тот коротко улыбнулся, сверкнув в пламени камина, глазами, тоже поднялся и присоединился к ней.
Какое-то время они просто молча ели, жадно утоляя внезапно настигнувший голод. Гермиона заметила, как пристально Люциус наблюдает за ней; наблюдает, как она ест, будто движения ее рта очаровывали его. И уже видела это раньше, во время ланча. Опустив глаза, она смущенно улыбнулась, и румянец тут же омыл щеки. Заметив это, Люциус слегка прищурился и тоже улыбнулся. Он был счастлив, что может считывать эмоции с ее выразительного лица: с самого начала это юное существо не могло скрыть от него своих мыслей и чувств — никогда еще он не знал и не чувствовал ничего подобного.
Насытившись, они снова вернулись в постель — да и как можно было оставить ее сейчас? И Гермиона снова уютно устроилась в его объятиях, глядя на балдахин кровати, пока Малфой лениво поглаживал ее по руке горячими, обжигающими пальцами.
Не удержавшись и удивляясь самой себе, все же задала мучающий ее вопрос:
— Почему именно я? — она не была уверена, кого сейчас спрашивает: его или саму себя и, может быть, даже не ожидала ответа.
Поглаживающая ее ладонь замерла, но через секунду медленно двинулась снова.
— Такой, как ты — больше нет… Такой… невероятной.
Услышав это, Гермиона не знала, смеяться ей или плакать. Его слова столь глубоко волновали, но все же с трудом верилось, что они именно о ней.
— По правде говоря, я не совсем понимаю тебя, Люциус. Мужчина, как ты… особенно сейчас, когда ты свободен… мог бы заполучить любую женщину в этом мире. Ты забыл, кто я?
— А кто ты? — тут же раздался встречный вопрос.
Она приподнялась на локте, чтобы взглянуть на него, глубоко вздохнула, но все-таки произнесла то, что должна была произнести:
— Маленькая грязнокровная заучка, подруга Гарри Поттера, да еще и живущая с предателем крови Роном Уизли.
Ей была очень важна реакция Малфоя на эту тираду.
В ответ Люциус лишь непонятно улыбнулся и, обведя глазами ее лицо, попытался привести в порядок спутавшуюся каштановую гриву, но так ничего и не сказал.
Разочарованная его молчанием, Гермиона снова легла. Малфой ощутил короткую вспышку ее недовольства и глубоко вздохнул. И только после того, как продолжил нежно поглаживать ее еще несколько минут, заговорил, и голос его сладко ласкал слух, растягивая слова без привычного сарказма.
— Ты являешь собой… совершенство, Гермиона. Ты — то, чего я уже не ждал. И даже никогда не думал, что может у меня быть. Ты — радость, страсть, счастье… ты — сама жизнь.
Глаза тут же кольнуло, и Гермиона ощутила, как слезы непрошено покатились по лицу.
Люциус продолжил:
— Я знаю, что отвратительно испортил своего сына, морально уродуя его год за годом, невольно заставляя расти похожим на меня самого, но клянусь: я никогда не относился к нему так, как ко мне относился мой отец! Я никогда не делал с Драко то, что мой отец делал со мной: бил, мучил, топтал мою душу, заставлял меня совершать совсем не то, что я хочу; преследуя свои собственные интересы; направляя исключительно по своему пути. Но, как ни странно, с Драко случилось именно то, чего я пытался избежать — не имея оснований бунтовать против меня, сопротивляться мне, он принял мой путь и мой выбор целиком и полностью.
Люциус помолчал, а затем продолжил снова:
— Единственное, чего я когда-либо требовал от Драко — были его успехи в учебе. То, что было важно и для меня, когда рос сам. Я хотел действительно гордиться своим сыном, также как отец гордился мной. Я был самым лучшим студентом Хогвартса своего поколения, и хотел, чтобы Драко стал таким же. Потому что знал: после выпуска именно блестящие результаты смогут открыть для него, как можно больше нужных и полезных дверей. Но всякий раз, когда я спрашивал его об этом, звучало только одно имя, разрушающее мою маленькую мечту: Гермиона Грейнджер! Не только самая талантливая ведьма своего поколения, но еще и очаровательная, популярная, красивая, в конце концов.
— И кто же тебе обо всем этом рассказывал? — все еще задыхаясь от слез, недоверчиво спросила Гермиона.
— Естественно, Драко.
— Что?.. — изумление ее казалось беспредельным.
— Мерлин, тебя это так удивляет? О тебе часто говорили за обеденным столом Малфоев, дорогая, поверь мне. Более того, могу сказать, что твое имя звучало гораздо чаще, чем имя Гарри Поттера.
— Но… Драко… он же ненавидел меня. И по-хамски вел себя с самого начала, Люциус. Он… он был просто ужасен.