Познавший гармонию

Тогда же в Тилбурге заходили то в один, то в другой банк. Он привез с собой из Москвы 90 норвежских крон мелкими купюрами (что-то около 30 долларов тогда) и хотел их поменять по «самому хорошему курсу». Оправдывался: «Я ведь только пиратские комиссионные им не желаю платить…» – и подкреплял свои аргументы народными мудростями: «копейка – рубль бережет», «свой глазок-смотрок», «как не богат, а копейке рад». Когда я уговорил его всё же обменять деньги в каком-то банке, вздохнул только, открывая бумажник: «М-да, Андрюша Лилиенталь сказал бы здесь – с паршивой овцы хоть шерсти кусок…»

Октябрь 2001. Амстердам. Снова ван остеромовский турнир женщины – ветераны. Он только что выиграл у Алисы Галлямовой. «Г., вы помните анекдот о племяннике, получившем приглашение от ослепшего дяди в Америке приехать и бизнес перенять. Идет в КГБ. Там советуют написать письмо: дело продать, а деньги переслать в СССР. Получают ответ от дяди – я ослеп, но с ума еще не сошел… Так и со мной: девицы полагают, что я ничего не соображаю. Может, я ослеп, но с ума еще не сошел. Они думают, что ежели я Ксюше проиграл, то все у меня выигрывать будут…»

Ласковым именем Ксюша В.В. называл китайскую шахматистку Кси-Юн.

«Да, девицы… Помню, сели мы с Болеславским и Сокольским пулечку преферанса расписать, дело уже после войны было. Хватились, а карт и нет. Тут вспомнил я, что незадолго до этого из Швеции колоду привез с девицами, и одна девица краше другой. Болеславский, как карты те увидел, так и воспротивился. “Пустое, – говорил, всё пустое…”

Мы с Сокольским Алексеем Павловичем насилу его уломали. У Сокольского ведь, царствие ему небесное, в каждом городе тогда племянница жила, но это, Г., другой уже рассказ… Так вот, играем мы, играем, и заказал Исаак Ефремович семерную игру и простую довольно-таки, но сел без двух. Засмотрелся на девиц, наверное… Бросил карты в сердцах: “Горе, говорит, горе, не буду больше играть этими картами”. На том игру и кончили. Ах, девицы, девицы. Вы обратили внимание, Г., – ежели дама в темное одета, значит хочет привлечь к себе внимание? Не обратили? А зря. А так, помню, меня еще Найдорф учил, как на вопросы отвечать южноамериканских синьорит: Senor occupado? No. Casado? Muy poco. Cuanto hijos tiene? No hijos![1] Запомните, может, еще пригодится вам…

Вы говорите, Г., гроссмейстеры молодые сейчас больше в покер играют? Что ж, на то она и молодость, ведь и Александр Сергеевич в свое время картишками баловался, а про Тартаковера я вам уже рассказывал. Чуть денежки заведутся – в казино бежал Савелий Григорьевич…»

Жили и играли в гостинице «Краснапольский» на площади Дам в самом центре Амстердама. Приболели с женой оба, но и здоровые в ресторан не спускались, предпочитая закупать провизию в ближайшем супермаркете и, пользуясь нагревателем, делать кофе или чай в гостиничном номере.

Оставили в номере Надежду Андреевну, отправились за провизией, спустились вниз. В лобби гостиницы – девушка за фортепиано. Шопен. Стоял, закрыв глаза, прислонившись к колонне. Дослушал до конца. «Браво, барышня!» И – высокий, неуверенно выбрасывающий ноги вперед, не спеша тронулся в серый амстердамский день.

Сделали остановку. Рассказывает, как Дуз-Хотимирский еще в 1939 году объяснял ему, что слово «борода» – это фактически без «в» три «е»: Борода – это бор и ода. Бор – это лес, ода – это стих. А почему лес – стих? Потому что безветрие. Вот борода и есть: без “в” три “е” – безветрие.

«А знаете, Г., как однажды Дуз-Хотимирский ночью завернулся в простыню и пришел в гостинице в комнату к Верлинскому. “Ты завтра играешь с Дуз-Хотимирским, ты должен ему проиграть”, – сказал Дуз замогильным голосом. Но Верлинского провести не удалось и выиграл на следующий день Верлинский».

На площади Дам – людское столпотворение. Орды туристов: языки – всевозможные, запахи – амстердамские. Услышал музыку: «Давайте подойдем…» Подошли. Мужчина в шотландской юбочке, нажимая ногами на трещотки и дудя во всевозможные дудочки один создает подобие оркестра. Подошел ближе. Еще ближе. Вгляделся в того почти невидящими глазами. Пошел взглядом вниз – юбочка. Перекрестился размашисто: «Господи, Твоя воля…» Привыкший ко всему дудочник даже не шелохнулся. «И у нас, Г. то же самое: как не включишь телевизор, пляски какие-то африканские, да завывают при этом так…»

Вокруг оживление, крутятся карусели, огромное колесо обозрения, фокусники показывают свое нехитрое искусство, человек, весь покрытый голубями, позирует туристам, серебряный рыцарь, застывший на постаменте, стоит не шевелясь, откликаясь только на звук падающей в шляпу монеты, а Василий Васильевич рассказывает, что именно сказал Абрам Исаакович Рабинович в Москве 1936 года на Стадионе юных пионеров, и уже начинал накрапывать амстердамский дождик.