Прах и камень

В темнице холодно и сыро. Щиколотку ноги охватывает металлический браслет, прикреплённый к цепи. Один конец её глубоко утоплен в каменной кладке стен. Я могу сделать лишь несколько шагов в сторону — и цепь натягивается, лишая возможности дальнейшего передвижения. В моей темнице нет окон и стены такие высокие, что не видно потолков — они утопают в вязкой, густой тьме. Кажется, что она живая, колышется из стороны в сторону и полнится странными звуками: скрежетом и тихими стонами, горестными вздохами и царапанием когтей о камень. Нет ни одного источника света — ни факела, ни свечей. Но зеленоватая слизь, ползущая по стенам снизу вверх, издаёт мерное, ровное свечение.

Кованая железная дверь раскрывается внезапно, и в дверном проёме появляется хозяин гибельных чертогов. Степенным медленным шагом он направляется ко мне, пересекая пространство темницы за пару мгновений, и останавливается неподалёку, давая разглядеть себя. Он ничуть не изменился — смоляные волосы лежат плечах, лицо правильно и красиво, пухлые губы тронуты лёгкой улыбкой. Могучая статная фигура затянута в тёмный камзол из дорогой плотной ткани, прошитой золотой нитью. От него веет силой и могуществом.

— Моя невеста сама явилась ко мне.

Приятный мелодичный голос Зверя звучит, заглушая собой все остальные шорохи и скрипы. От него возникает внутри противное желание упасть на колени и ластиться к руке с длинными изящными пальцами. Я усилием воли прогоняю наваждение и отползаю назад, упираясь спиной в холодные каменные стены, покрытые мокрой слизью. Зверь выглядит всё тем же — красивейшим из мужчин, виденных мною. Лицо изящно, а движения плавны. В высокой стройной фигуре чувствуется скрытая сила, а воздух вокруг наполняется тяжестью противоестественного притяжения. Но его красота носит печать смерти и от неё разит горьким привкусом яда юрких гадюк. А ещё я знаю, что всё это — морок. Морок и ничего кроме.

За красивой оболочкой клубится тьма и расползается пакостная гниль. От прикосновений его рук всё живое рассыпается прахом и превращается в ничто. Он и сам — лишь тлен и прах, прикрывающий нищенство и убогость своей натуры красивой внешней оболочкой, наверняка подсмотренной им у кого-то из смертных, а может быть, у многих. Ибо нельзя себе представить, чтобы по земной тверди ходил бы настолько красивый и идеально сложённый мужчина.

— Молчание — золото? — с лёгкой улыбкой спрашивает он, присаживаясь передо мной на корточки, — Аврелия, верно? Отчего же в этот раз Невеста столь бледна и молчалива? В прошлый раз ты была куда разговорчивее и даже осмеливалась спросить, как называть в ответ меня? Не хочешь попробовать ещё раз?

Я отрицательно киваю, мельком глядя в красноватые отблески в глубине его зрачков. Сильные пальцы обхватывают меня за подбородок и вертят лицо так и сяк, наклоняя голову.

— Ты всё так же прекрасна. Почти.

Один из пальцев очерчивает тонкие шрамы от клыков на шее, и от его касаний старые шрамы начинают ныть. Ноготь на пальце удлиняется, превращаясь в острый коготь, распарывающий рубаху сверху и донизу. Он поглаживает этим когтем кожу живота едва ощутимо, но даже такое лёгкое прикосновение когтя к тонкой белой коже оставляет кровоточащий след.

— Да. Почти так же прекрасна. Осталось парочку памятных следов — и только. Более того, твоё чрево выносило моё дитя. Что удивительно. Ни разу не удавалось получить полноценную замену, столь необходимую мне. Формы жизни каждый раз получаются совсем разные, но ещё никогда не получалось приблизиться к идеалу настолько близко…

При последнем слове он резко приближается к моему лицу, облизывая своим длинным шершавым языком щеку и раковину уха.

— Если бы я знал, что результат будет таким, не бросил бы свою Невесту, а воздал ей по заслугам.

Он поднимается и сжимает ладонью цепь, удерживающую мою ногу. В его руках железо покрывается ржавчиной и осыпается вниз рыжими крупными хлопьями. Звенья разомкнутой цепи с жалобным и звонким звуком ударяются о каменный пол.

— Как хорошо, что иногда можно наверстать упущенное, — зверь обольстительно улыбается и протягивает мне ладонь, предлагая идти с ним.

— Я не хочу, — отрицательно качаю я головой.

— Боюсь, у тебя нет иного выбора. Или ты не желаешь увидеть нашего сына? Он прекрасен…

Боязно и противно дотрагиваться до его руки, но тёмные глаза полыхают нетерпеливым огнём, и я покорно вкладываю в его ладонь — свою. Он крепко обхватывает мои пальцы и ведёт за собой по коридорам, похожих один в один на темницу, но только гораздо уже. В них пустынно и тихо — нет ни стражей, ни иных признаков жизни, кроме звуков наших шагов.

— Нравится ли тебе моя обитель? — с улыбкой спрашивает он.

— Для зверя, подобного тебе, в самый раз. Мне же недостаёт здесь жизни и солнца.

— Вот и первое подобие осмысленной речи, услышанное мной от тебя, моя дорогая Аврелия. Обращайся ко мне так, как прежде. Рикс?.. Есть что-то приятное в том, чтобы называться именем или его подобием. А произнесённое твоими сладкими устами оно звучало так приятно, как стон любви, исторгаемый из глубин тела.