Практическое прошлое

Согласно этой модели фигуры-исполнения, значимое историческое событие будет распознаваться по его двойному возникновению: в первый раз как указание на возможность значения, а во второй раз как «исполнение», заполнение или осуществление того, что было лишь имплицитным или, говоря психологическим языком, латентным в предшествующем событии. Такие теологические модели хорошо известны: замена Исаака на барана во время жертвоприношения Авраама предвосхищает Законы Моисеевы, «исполняющими» это событие; Грехопадение Адама исполняется в Воскрешении Христа и т. д. В качестве примера секуляризованного аналога модели фигуры-исполнения в историологической теории можно привести рассуждение о том, что отдаленной, но определяющей причиной Великой французской революции стала протестантская Реформация. Токвиль утверждает, что Революция, которая опрокинет Старый порядок, в зародыше уже содержится в Реформации. Обратите внимание, речь не о том, что более раннее событие предопределяет более позднее, и не о том, что более позднее событие является телосом, к которому все стремится с тех пор, как произошла Реформация. Это не телеологическая идея исторической причинности. Никто не смог бы предсказать Французскую революцию на основании каких-либо сведений о Реформации. Только после того, как Революция произошла, мы смогли увидеть возможности, созданные Реформацией.

То же самое касается так называемого травматичного или травмирующего события у Фрейда. Домогательства по отношению к ребенку со стороны взрослого необязательно в будущем проявят себя в виде «травмы» и окажут негативное воздействие на пострадавшего, когда тот станет подростком или взрослым. Все зависит от появления второго события, которое напоминает первое, но непосредственно воспринимается как триггер или как то, что должно явиться триггером для реакции узнавания-подавления. Эта реакция похоронит или иным образом заблокирует доступ к обоим событиям и исключит их из «подлинной истории», к которой они принадлежат. Аналогом этого явления в подлинной истории будет своего рода шизо-историология, в которой желание знать прошлое или одержимость прошлым, сопровождается сильным отвращением к прошлому или отказом от любого знания о нем, представляющего угрозу для более комфортной версии исторической реальности, конструируемой как экран, защищающий от страшной правды. Здесь у меня нет возможности углубляться в эту тему, но в качестве примера анализа топоса подобной шизо-истории я отсылаю к теории Канторовича о «двух телах короля».

Конечно, нужно подчеркнуть, что Фрейд не был ни профессиональным историком, ни профессиональным философом (истории). Ни у историков, ни у философов не было особых причин воспринимать его концепцию травматического события как серьезный вклад в научное изучение истории, исторического прошлого или исторических отношений между прошлым и настоящим. Напротив, вполне возможно, что Фрейд позаимствовал современные ему мифы или представления об истории и использовал их как модель для осмысления отношений между прошлым и настоящим отдельного индивида, нации, народа или какой-либо другой группы, чтобы концептуализировать такого рода отношения между настоящим и прошлым, которые он хотел назвать «травматичными». В сфере истории, археологии и антропологии Фрейд был любителем и дилетантом. Его интересовало любое знание, которое могло быть использовано в терапевтических целях для лечения психологических заболеваний. Иными словами, его интересовало скорее «практическое», нежели историческое прошлое, очищенное и собранное в специальных научных изданиях профессиональными историками, антропологами и археологами для просвещения своих коллег по профессии142.

Так что хотя Фрейд и использовал работы профессиональных исследователей из других областей знания, его в большей степени интересовал не тот вклад, который он может внести в эти области, а то знание, которое он может почерпнуть в них и использовать для разработки способов лечения индивидов (или групп), страдающих от болезни, известной в то время как «меланхолия». Так называли депрессивное состояние, переходящее в хроническое, вызванное невообразимой потерей объекта любви, которую не в состоянии облегчить нормальные и общепринятые режимы «скорби».