Права и обязанности (СИ)

В судьбу никто из них троих не верил. Рико не верил, потому что вряд ли даже мог представить себе, что это. Он все понимал, их добрый верный всегда внезапный, как рояль на голову, Рико… Он знал, как вертеть баранку, и как перебрать мотор, как заставить его взлететь на воздух, и как стащить чего из-под капота и спрятать в кармане так, чтобы незаметно пронести наружу. Но в этом не было ни грамма от судьбы, и Рико махал на нее испачканной в солидоле рукой.

Ковальски не верил в судьбу. Он верил в точные формулы, в дебет, который сходится или не сходится с кредитом, верил в сцепление материалов и закон всемирного тяготения. Верил, что если ничего не сделать для победы, она не случится. Верил в смерть после жизни, в любовь после секса и в крем после бритья. А в судьбу не верил.

И оба они знали, что нельзя говорить про судьбу их другу. Особенно – про такую судьбу…

Мелкий, совсем сопляк, пацан этих шумных и пестрых перелетных птиц попался, как рыба в садок. Загремел в обезьянник, и теперь ревел, размазывая рукавом сопли по чумазой мордашке, не зная, как быть, надеясь на спасение, и понимая при этом, что его не будет. Он знал тех, к кому принадлежал. И ни на что не рассчитывал.

Быть может, не так было бы остро все это прочувствовать, если бы история не произошла на их глазах – что же, каждый день неудачники попадают в загребущие лапы системы. И с этим ничего не поделать. Однако отворачиваться, когда лично сам видел мальца, слышал его плач и то, как он просил отпустить его, сжалиться, и что там еще обычно просят в таких ситуациях маленькие побродяжки – нет, на это они способны не были.

Шкипер не находил себе места до вечера – ходил из угла в угол по их подвальной каморке, натыкаясь на стены, и беспрестанно ко всему придирался. Ковальски, пристроившись поближе к щели у двери, откуда пробивался свет, листал очередную книгу, но было видно, что он больше следит за происходящим вокруг, нежели за тем, что происходит на страницах. Рико царапал на стене гвоздем. Звук был такой, будто кто-то жует стальным протезом камень.

– Ладно, – наконец, буркнул Шкипер, останавливаясь. – Надо или делать, или не делать, так, парни?

– Объективно говоря, этот силлогизм не может претендовать на абсолютность.

– Ковальски, я сочту это за положительный ответ.

***

Они пришли ночью. И пока Ковальски отвлекал внимание, двое других влезли на территорию, и добрались до приземистой бетонной коробки с зарешеченными окнами. Это не было просто – периметр был под охраной, в том числе и собачьей – однако и чрезмерно сложным не являлось. Они так долго проникали туда, куда не следует, что сейчас это казалось почти что нормальным. Рико вскрыл замок нужной двери согнутой проволокой, добыв ее из собственных бездонных карманов, и сделал это практически бесшумно: внутри здания был не только тот, за кем они пришли.

Мальчишка сопел в обе дырки, как и прочие здешние, и его ничего не стоило сгрести в охапку, забросить на плечо и вынести под открытое небо – что и проделал взявший на себя командование в этой «операцией» бывший тридцать пятый, пока Рико был занят замками и слежкой за посторонними.

Собаки, как сговорившись, сгрудились у одного угла и остервенело облаивали Ковальски, прятавшегося в тени с ультразвуковой свистулькой. Охрана все пыталась угомонить подопечных, и в этом гаме второй раз преодолеть забор было точно так же несложно. Все действо отняло менее четверти часа. И не сказать, чтобы являлось особенно головоломным – в этом небольшом уездном городишке все было небольшим и уездным в худшем смысле этого слова.

– Вы свистнули его вместе с казенной простыней, – первым делом просветил Ковальски, едва они встретились в условном месте. Собаки за их спинами продолжали надрываться.

– В хозяйстве все пригодится, – самодовольно отозвался самопровозглашенный командир их маленького диверсионного отряда. Свалив со спины уже наверняка проснувшуюся ношу, он откинул простыню прочь. Мальчишка подслеповато заморгал, стараясь понять, что происходит – и быстрее всего он уяснил то, что находится на улице, а вовсе не в бараке с решетками на окнах.

– Вы… – из его тощей цыплячей груди вырвался вздох восхищения. – Вы моя родня?!

На троицу напал ступор. Они не знали, как на это отвечать, и можно ли вообще хоть что-то здесь ответить. Как сказать ребенку, что его родня и не думала за ним идти, что это все сделали чужие ему люди, и то лишь потому, что сами на своей шкуре знают, каково быть брошенными.

– Нет, – первым разлепляет губы Ковальски. И, повинуясь внезапному эмоциональному порыву, добавляет: – У тебя нет родни.

Оттеснив его плечом, лидер отряда сгреб мальчишку в объятия, наверняка показавшиеся тому медвежьими.

– У тебя есть мы, – твердо заявил он. Потому что – что еще можно сказать перепуганному, не знающему, чего ждать от жизни парнишке? Что еще пообещать, чем утешить?

Ковальски был прав тогда, в полустертом прошлом: нельзя кого-то спасти, а после сделать вид, что выпускаешь на свободу. Ты отвечаешь за него и его жизнь.