Права и обязанности (СИ)

Горы грязной посуды. Ночные забегаловки, оглушительная музыка, пьяные крики, и нескончаемый поток одинаковых белых тарелок. К утру пальцы не гнутся, а в глазах рябит, да и платят немного, но за смену удается натаскать объедков. Брезгливости нет, как нет и стыда – весь мир, мир людей, которые могут себе позволить покупать еду – весь он существует где-то в ином измерении, как будто зазеркальном: близком и недоступном одновременно. Какое им дело до других людей, когда людям нет дела до них?

Иногда не везет. В очередном крохотном и стылом подвальчике Ковальски льет Шкиперу на голову воду из ковшика, тонкой струйкой, пока Рико его поддерживает. На голове кровавая рана. Шкипер молчит и не говорит, откуда она, как не говорит о том, где дневной заработок. И никто его не спрашивает. Ковальски думает только о том, что им нужен спирт, но перекись дешевле. Впрочем, и на перекись им не хватит. Ковальски деловито прижигает рану. Шкипер шипит, дергается, Рико ощутимо получает локтем в печень, но только крепче впивается жесткими пальцами. Ковальски сует пострадавшему в зубы импровизированный кляп. Сбоку, повыше виска, под жесткими волосами, на всю жизнь останется шрам.

Мир оказывается и вправду огромен. Чем дальше идти, тем больше он становится. Они уже не помнят, как долго движутся, и не привязываются ни к какому месту. Им проще, чем другим: их трое. На новом месте первым делом они ищут укрытие. Лучше всего, когда им позволяют спать там же, где они работают, но не всегда так везет.

Мечется и тихо стонет во сне Рико: ему снова снятся кошмары, а разбудить нельзя, потому что по пробуждении он захочет есть, а есть нечего. Шкипер стискивает его за плечи и раскачивается в стороны, как будто уговаривая без слов его – и себя заодно – успокоиться. Ковальски в углу у окна читает медицинский справочник, недавно найденный среди выброшенного хлама. Он убеждает себя, что поглощен чтением настолько, что ничего не видит и не слышит. Наконец, ему удается себя накрутить, поверить в это, и в себя Ковальски приходит от неожиданного тычка – в колено ему лбом упирается проснувшийся Рико, и он позволяет ему класть голову как тому удобно и читает вслух, пока порыкивающий псих снова не засыпает. Другой анестезии у них нет.

Подвалы, чердаки, стоянки, и все новые, новые вокзалы. Дальше и дальше.

– И они же все как-то называются, да?

– Кто?

– Ну, они… звезды.

Ковальски проследил за тем, куда указывал его собеседник.

– Ну да, – кивнул он. – А уже звезды, да?

– Ты разве сам не видишь?

– Не вижу.

Они снова сидели на крыше. Точнее, они двое сидели, а Рико растянулся во весь рост. Он не отрывал взгляда от далеких небесных огней, и иногда вытягивал руку, будто ловя их на кончики пальцев.

– Ты не видишь?.. – Шкипер все не мог поверить. Он переводил взгляд с ночных небес на товарища и обратно. Затем зачем-то взглянул на город. Он бы все списал на огни, но ведь ему-то они вовсе не мешали видеть звезды, и уж тем более они не мешали Рико…

– А что вон там написано? – спросил он, ткнув пальцем в сторону поворота дороги. Ковальски прищурился.

– Там рекламный биллборд, да?

– Ты и его не видишь?!

– Смутно. Что-то бело-желтое. Судя по форме, это все же рекламная доска.

Шкипер свел на переносице густые брови.

– А, – начал он и запнулся. Мысль о том, что этот долговязый тип что-то не может прочесть, пока не уложилась в его голове. – А что ты отсюда можешь рассмотреть? – он помолчал, ожидая ответа, но тот все медлил, и Шкипер нетерпеливо тукнул пальцем в группу машин, мигающих поворотниками перед светофором.

– Сколько их там?

Ковальски сощурился, добросовестно вглядываясь. Спустя полминуты с сомнением уточнил:

– Кого?

Шкипер отвернулся, и больше не задавал вопросов. Он пытался вспомнить, сколько тут берут за пару линз на дужках.

========== Часть 4 ==========

Их было человек, что ли, пятнадцать. От силы восемнадцать. Ковальски – уже к тому времени практически не вздрагивавший от цифры «двадцать два» – не утруждал себя подсчетами, и потому не мог бы сказать точно. Впоследствии он очень об этом жалел и дал себе слово никогда не проявлять подобной халатности во всем, что касается точных данных.

Их было достаточно, но ощущалось так, будто их в три раза больше. Шумные, крикливые, многословные, пестрые, в заплатах и амулетах, голосящие на разные лады и распевающие, они возникли на жизненном пути, как некое испытание, подобные Сцилле и Харибде, между которыми не пройти.

Кто постарше там промышлял жульничеством и воровством, кто помладше – шатался по улицам и клянчил. Им троим это было, в общем-то, все равно - каждый зарабатывает, как может, они и сами не безгрешны. Однако в тупик ставило иное.

– Он же один из вас!..

Они прежде никогда не видели Шкипера в таком состоянии. И надеялись, что не увидят. От мысли, что то, о чем он говорит, может быть правдой, ему, кажется, было физически плохо.

– Ой, командир, уймись, – смеялись в ответ, скаля зубы. – Одним больше, одним меньше. Такая наша жизнь! Значит, не судьба ему.