Правда

– Займись-ка лучше словами, писака, – прошептал ему на ухо брат Штырь. Он распахнул рясу, продемонстрировав Уильяму скрытый под ней ассортимент колюще-режущих орудий, и снова запахнул ее. – Это тебя не касается, понял? Заорешь – кто-нибудь умрет. Захочешь погеройствовать – кто-нибудь умрет. Дернешься – кто-нибудь умрет. А может, мы вообще убьем кого-нибудь просто так, чтобы время сэкономить. Слыхал такую пословицу – перо, мол, сильнее клинка?

– Да, – прохрипел Уильям.

– Проверить хочешь?

– Нет.

И тут Уильям заметил, что на него смотрит Доброгор.

– Что там этот гном делает? – спросил брат Штырь.

– Шрифт набирает, сэр, – ответил Уильям. Перед лицом острого оружия полезно всегда быть вежливым.

– Скажи, чтобы занимался своим делом, – велел Штырь.

– Э… пожалуйста, продолжайте работу, господин Доброгор, – сказал Уильям, силясь перекричать рычание и визги. – Все в порядке.

Доброгор кивнул и повернулся к нему спиной. Он театральным жестом поднял руку и начал набирать шрифт.

Уильям следил за ним. Считывать послание мечущейся между ящичками руки было проще, чем клики семафора.

«Он[пробел]саможванец?»

Буква «ж» лежала в ящичке рядом с буквой «з»…

– Вот именно, – сказал Уильям.

Штырь покосился на него.

– Что «вот именно»?

– Я, э, просто нервничаю, – объяснил Уильям. – В присутствии ножей со мной постоянно такое случается.

Штырь взглянул на гномов. Все они стояли к ним спиной.

Рука Доброгора снова задвигалась, выхватывая из гнезд литеру за литерой.

«Вооружен?[пробел]кашляни[пробел]если[пробел]да».

– У тебя что-то с горлом? – поинтересовался Штырь, когда Уильям закашлялся.

– Это все нервы… сэр.

«Ладно[пробел]сейчас[пробел]позову[пробел]Отто».

– О нет, – пробормотал Уильям.

– Куда этот гном направился? – спросил Штырь, запустив руку под рясу.

– Просто в подвал, сэр. За… за краской.

– Зачем? У вас и наверху достаточно краски.

– Э, за белой краской, сэр. Для пробелов. И серединок букв «о». – Уильям наклонился к господину Штырю и содрогнулся, когда его рука снова занырнула под рясу. – Послушайте, гномы тоже все вооружены. Топорами. И они очень легко заводятся. Из тех, кто вас окружает, я – единственный, у кого нет оружия. Пожалуйста? Я пока не хочу умирать. Просто сделайте то, зачем пришли, и уходите, хорошо?

Мысленно он признал, что у него отлично получилось сыграть жалкого труса, потому что эта роль была близка его характеру.

Штырь отвернулся.

– Как у нас дела, сестра Дженнифер? – спросил он.

Сестра Дженнифер держал в руках дергающийся мешок.

– Собрал всех ятских терьеров, – сказал он.

Брат Штырь резко качнул головой.

– Собрала всех ятских терьеров! – пропищал сестра Дженнифер гораздо более высоким голоском. – А в конце улицы стоят ятские стражники!

Краем глаза Уильям заметил, как за столом выпрямилась Сахарисса. Смерть определенно был на повестке дня.

Отто беззаботно выбрался из подвала, с плеча у него свисал ящик иконографа.

Вампир кивнул Уильяму. За спиной у него вставала со стула Сахарисса.

Доброгор вернулся к ящичкам со шрифтом и поспешно набирал:

«Глаза[пробел]прикрой».

Господин Штырь повернулся к Уильяму.

– Погоди, какая еще белая краска для пробелов?

Сахарисса выглядела разъяренной и целеустремленной, в точности как госпожа Арканум после невежливого замечания.

Отто поднял иконограф.

Уильям увидел над ним клетку, до отказа набитую убервальдскими сухопутными угрями.

Господин Штырь распахнул рясу.

Уильям прыгнул на приближавшуюся девушку, всплывая через воздух, словно лягушка через патоку.

Гномы с топорами в руках принялись перескакивать низкую перегородку, окружавшую печатный станок. И…

– Бу! – сказал Отто.

Время встало. Уильям ощутил, как ускользает Вселенная, как стены и потолок облезают, точно кожура с апельсина, оставляя после себя только волну холодной тьмы, переполненной ледяными иглами. Слышались прерывистые голоса, разрозненные слоги, и Уильяму вновь почудилось, что тело его сделалось плоским и бесплотным, будто тень.

А потом он приземлился на Сахариссу, обхватил ее руками и вместе с ней укатился в гостеприимное укрытие за столами.

Выли собаки. Ругались люди. Вопили гномы. Ломалась мебель. Уильям лежал неподвижно, пока не унялся грохот.

Ему на смену пришли стоны и брань.

Брань была добрым знаком. Бранились по-гномски, а это значило, что бранящийся не просто жив, но еще и очень зол.

Уильям осторожно поднял голову.

Передняя дверь оказалась распахнута. Не было ни очереди, ни собак. Зато был топот убегающих ног и яростный лай с улицы.

Задняя дверь раскачивалась на петлях.

Уильям ощутил в своих объятиях пневматическое тепло Сахариссы. Это было ощущение из тех, которые он в своей жизни, посвященной расстановке слов в красивом порядке, даже и не мечтал – нет, поправил его внутренний редактор, конечно же мечтал, так что лучше будет сказать «не ожидал», – когда-нибудь испытать.