Правда

– Я чувствую себя так мерзко, – сказал Отто. – Их явно было слишком много…

– Объясни нам, Отто!

– Что ш… Вам известно такое вырашение – «иконографии не лгут»?

– Конечно.

– Да. Так вот… под зильным темным светом картинки действительно не лгут. Темный свет открывает правду темным глазам разума… – Он помедлил и вздохнул: – Ах, и снова никакого зловещего грома, какая шалость. Но хотя бы мошно подозрительно всматриваться в тени.

Все головы повернулись к теням в углу комнаты и под крышей. Это были просто тени, в которых не таилось ничего, кроме пыли да пауков.

– Но там же нет ничего, кроме пыли да… – начала Сахарисса.

Отто выставил перед собой ладонь.

– Милая леди… я ше вам недавно объяснял. С филозофской точки зрения истинно мошет быть то, что призутствует лишь метафорически…

Уильям снова вгляделся в иконографию.

– Я надеялся, что могу избавиться от, э-э, нешелательных эффектов с помощью фильтров и прочего, – говорил у него за спиной Отто. – Но увы…

– Чем дольше смотришь, тем хуже, – пожаловалась Сахарисса. – У меня от нее… презабавнейшие овощи.

Доброгор покачал головой.

– Темный свет – штука святотатственная, – сказал он. – Никаких больше опытов с ним, понятно?

– А я и не знал, что гномы религиозны, – пробормотал Уильям.

– А мы и не религиозны, – ответил Доброгор. – Но святотатство мы распознаем легко, и вот что я тебе скажу: как раз на него-то я сейчас и смотрю. И не желаю больше видеть никаких, никаких… бесовских ухищрений!

Уильям поморщился. Он показывает правду, подумал он. Но как нам распознать правду, увидев ее? Эфебские философы считают, что заяц ни в жизнь не обгонит черепаху, и могут это доказать. Но правда ли это? Я слышал, как один волшебник рассказывал, будто все на свете состоит из мельчайших цифр, которые так быстро мечутся туда-сюда, что становятся веществом. А это правда? Мне кажется, что многое из случившегося за последние несколько дней на самом деле не то, чем кажется, и я не знаю, почему мне это кажется, но мне кажется, что это не правда…

– Да, Отто, прекращай свои опыты, – сказал он.

– Вот именно, – поддакнул Доброгор.

– Давайте попробуем вернуться в нормальное русло и выпустить листок, хорошо?

– А нормальное русло – это когда психованные священники воруют собак или когда вампиры якшаются со зловещими тенями? – спросил Гавди.

– Я имел в виду то нормальное русло, которое было до этого, – объяснил Уильям.

– А, понятно. То есть как в старые добрые времена, – догадался Гавди.

Вскоре в печатне наконец-то воцарился покой, лишь изредка прерываемый шмыганьем за столом напротив.

Уильям написал заметку о пожаре. Это было легко. Потом он попытался сочинить связный текст о недавних событиях, но обнаружил, что не может продвинуться дальше первого слова. Он написал «Сегодня». Надежное, точное слово. Беда была в том, что все вещи, известные Уильяму надежно и точно, были плохими.

Он ожидал, что… а чего он, собственно, ожидал? Что будет информировать народ? Да. Раздражать людей? Ну, по крайней мере, некоторых. Чего он не ожидал – так это того, что все это не будет иметь никакого значения. Листок вышел и ничего не изменил.

Люди, похоже, просто принимали происходящее. Какой смысл тогда писать очередную новость о деле Витинари? Ну да, конечно, в ней ведь фигурирует множество собак, а люди всегда живо интересуются историями про животных.

– А чего вы ждали? – спросила Сахарисса, словно прочитав его мысли. – Что люди устроят марш протеста на улицах? Витинари, как я слышала, не очень хороший человек. Говорят, что он заслуживает того, чтобы сидеть в тюрьме.

– Ты имеешь в виду, что правда никому не интересна?

– Послушайте, для многих правда заключается в том, что им к концу недели надо за жилье заплатить. Взгляните на господина Рона и его друзей. Что им до правды? Они живут под мостом!

Сахарисса показала ему кусок линованной бумаги, сверху донизу исписанный аккуратным петлистым почерком человека, не привыкшего держать в пальцах ручку.