Правила вежливости

Чувствуя тяжесть одеяла, я лежала и слушала удары собственного сердца, которое продолжало отсчитывать время, отмеряя дни с четкостью метронома, установленного на том делении шкалы, что находится между нетерпением и безмятежностью. Какое-то время я прислушивалась и к звукам дома, и к завываниям ветра, и к уханью совы, пытаясь определить, действительно ли это сова. А потом наконец уснула, все еще продолжая надеяться, не раздадутся ли в коридоре шаги. Но шагов не было.

* * *

– Подъем!

В дверях стоял Тинкер.

– А который час? – спросила я.

– Восемь.

– А что, в доме пожар?

– Восемь часов – это слишком поздно для жизни в лагере.

И он бросил мне полотенце.

– Завтрак уже почти готов, так что сразу спускайся, как только приведешь себя в порядок.

Я встала, поплескала в лицо водой из кувшина и выглянула в окно. День обещал быть холодным и ясным, типично осенним, так что я решила надеть свой самый лучший наряд, вполне достойный той наследницы поместья и любительницы охоты на лис, и собралась спуститься вниз, прихватив с собой книгу и полагая, что утро проведу перед горящим камином.

Стены в коридоре оказались от пола до потолка увешаны семейными фотографиями – в точности как в городской квартире Уоллеса, – но мне лишь через несколько минут удалось отыскать его детские фотографии. Первый снимок был довольно неудачным – на нем Уоллесу было лет шесть, он был запечатлен во французском костюмчике-матроске. На второй фотографии ему было уже лет десять-одиннадцать; он сидел в берестяном каноэ вместе с дедом, хвастаясь уловом. Лица у обоих были такими ликующими, словно им удалось-таки ухватить этот мир за жабры.

С любопытством рассматривая фотографии, я двигалась по коридору все дальше, минуя выход на лестницу, и в итоге оказалась в том его западном конце, где находилась комната Тинкера. Он спал на самой настоящей походной койке! И на его прикроватном столике тоже лежала книга. Эркюль Пуаро все еще что-то нашептывал мне на ухо, и я осторожно приблизилась к столику и взяла книгу в руки. Оказалось, что это «Уолден». Пятеркой треф было заложено то место, где Тинкер остановился – хотя, судя по разноцветным подчеркиваниям, он наверняка читал эту книгу не впервые.

«Простота, простота, простота! – говорю я, и позвольте вашим занятиям быть простыми, как раз-два-три, а не как сто или тысяча; вместо миллиона досчитайте до полудюжины и держите свои расчеты при себе. Среди бурного моря цивилизованной жизни облака, штормы, зыбучие пески и еще тысяча и одна вещь особенно важны для того, чтобы человек мог существовать и не погибнуть, не пойти ко дну или совсем не достигнуть порта назначения по какой-то смертельной ошибке в расчетах, ведь для того, чтобы действительно обрести успех, следует быть очень расчетливым…»

Призрак Генри Дэвида Торо, нахмурившись, посмотрел на меня – точно так же посмотрел бы на меня и сам Тинкер, – и я поспешила вернуть книгу на прежнее место, потом на цыпочках вышла в коридор и спустилась по лестнице вниз.

Тинкера я нашла на кухне; он на большой чугунной сковороде жарил яичницу с ветчиной. Кухонный столик с белой эмалированной столешницей был уже накрыт к завтраку, и на нем стояли два прибора. Наверняка где-то в доме имелся огромный дубовый стол персон на двенадцать, потому что за этим столиком с трудом могли бы разместиться разве что повар, гувернантка и трое внуков семейства Уолкотт.

Удивительно, но Тинкер оделся почти так же, как я – штаны цвета хаки и белая рубашка, – но на ногах у него были тяжелые кожаные ботинки. Поставив передо мной полную тарелку, он налил нам обоим кофе и сел напротив. Выглядел он хорошо. Золотистый загар, приобретенный еще на побережье Средиземного моря, здесь приобрел более густой и грубый оттенок, да и отросшие волнистые волосы во влажном воздухе стали совсем кудрявыми. Правда, бороде его была всего неделя от роду, но она ему явно шла; даже с такой бородой он не был похож на пьяницу, страдающего от похмелья, хотя до уровня Хэтфилдов или МакКоев[156] ей еще надо было расти и расти.

Во всей повадке Тинкера чувствовались та же неторопливость и то же спокойствие, какие послышались мне в его голосе во время последнего телефонного звонка. Он все время улыбался, глядя, как я ем, и я в итоге не выдержала:

– Ну что?

– Я просто пытался представить тебя с рыжими волосами.

– Извини, – засмеялась я. – Мои рыжие волосы как появились, так и пропали.

– Жаль. Для меня это большая утрата. И как тебе было – рыжеволосой?

– По-моему, рыжий цвет пробуждал в моей душе некую Мату Харри.

– Придется нам снова ее чем-то соблазнить – пусть возвращается.

Когда мы покончили с завтраком и убрали со стола, Тинкер, хлопнув в ладоши, спросил:

– А как бы ты отнеслась, скажем, к пешей прогулке?

– Я не особенно люблю гулять пешком.

– Ой, а по-моему, ты как раз из этих. Ты просто об этом еще не знаешь. Между прочим, вид на озеро с горы Пиньон такой, что просто дух захватывает.

– Я надеюсь, ты не собираешься весь уик-энд веселиться подобным образом?

Тинкер рассмеялся.

– Вообще-то есть такой риск.