Правила вежливости

Новые темно-синие туфли были еще немного тесноваты, и я, спрятав ноги под низко свисавшей скатертью, скинула их с ног и с наслаждением размяла пальцы. Затем я вынула из нового синего клатча пачку сигарет, и тут же надо мной склонился невесть откуда взявшийся официант с зажигалкой из нержавеющей стали. Это вполне соответствовало моему настроению, и я неторопливо извлекла сигарету из пачки, а он по-прежнему нависал надо мной, неподвижный как статуя. Лишь когда я затянулась, официант позволил себе выпрямиться, удовлетворенно щелкнул зажигалкой и осведомился:

– Не хотите ли ознакомиться с меню, пока ждете?

– Я никого не жду.

– Pardon, Mademoiselle[103].

Он щелкнул пальцами юнцу, приводившему в порядок соседний столик. Затем снова склонился надо мной и, пристроив меню на согнутую в локте руку, стал указывать мне на названия блюд, сообщая, каковы их достоинства. Все было очень похоже на то представление, которое миссис О’Мара проделала с платьями. Все это лишь придало мне уверенности в себе; раз уж я собралась хорошенько растрясти собственные сбережения, тогда я точно на правильном пути.

Ресторан не спеша оживал. Заняли несколько столиков. Кому-то уже подали коктейли, кое-кто уже закурил. Все здесь делалось спокойно, методично, с полной уверенностью в том, что к девяти часам здесь будет так оживленно, словно это центр вселенной.

Я тоже постепенно приходила в себя. Мне принесли второй бокал шампанского, и я потихоньку пила вино, наслаждалась вкусом канапе. Затем я выкурила еще одну сигарету и заказала вновь подошедшему ко мне официанту бокал белого вина, гратен из спаржи и в качестве entrée[104] фирменное блюдо ресторана – цыпленка-пуссен[105] с начинкой из черных трюфелей.

Когда официант поспешил прочь, я в очередной раз заметила, что пожилая пара, сидевшая напротив, то и дело с одобрительной улыбкой на меня поглядывает. Он был невысоким, коренастым, с изрядно поредевшими волосами и молочно-белыми глазами, которые, казалось, готовы были пустить слезу при малейшем проявлении чувств. На нем был дорогой двубортный костюм и галстук-бабочка. Она – на добрых три дюйма выше мужа ростом – была одета в элегантное летнее платье. Волосы у нее были кудрявые, а улыбка удивительно милая. Мне показалось, что она из тех, кто на переломе века за обедом развлекал приятной беседой епископа, а потом выходил на улицы, чтобы возглавить марш суфражисток. Она подмигнула мне и даже, кажется, слегка помахала рукой; я тоже ей подмигнула и тоже вроде бы помахала в ответ.

Чуть ли не с фанфарами прибыла моя спаржа; ее приготовили прямо при мне на небольшой медной сковороде с подогревом. Побеги были выложены в идеальном порядке – все одинаковой длины, друг рядом с другом. Спаржа была слегка посыпана крошками поджаренного на масле хлеба и сыром фонтина, поджаренным до хрустящей золотисто-коричневой корочки. Метрдотель собственноручно подал мне спаржу с серебряной вилкой и ложкой и сверху слегка посыпал ее тертой цедрой лимона.

– Bon appétit[106].

Да уж, действительно.

Даже если б мой отец сумел заработать миллион долларов, он все равно не стал бы есть в «La Belle Epoque». Он вообще считал рестораны абсолютным выражением богомерзкой бессмысленной траты денег. Из всех роскошеств, которые вы могли приобрести за собственные деньги, ресторан предоставлял меньше всего возможностей продемонстрировать ваше богатство. Меховую шубу, по крайней мере, можно было носить зимой, спасаясь от холода; серебряную ложку можно было расплавить и продать ювелиру. Но бифштекс из вырезки? Режешь его на кусочки, жуешь, глотаешь, вытираешь рот и бросаешь салфетку на тарелку. Вот и все. А эта спаржа? Да мой отец скорее забрал бы двадцатидолларовую банкноту с собой в могилу, чем потратил бы ее на какое-то пижонское кушанье из травы, посыпанной тертым сыром!

Но для меня обед в хорошем ресторане, безусловно, был огромным удовольствием. Самой высшей точкой цивилизации. Для чего же еще нужна цивилизация, если не для того, чтобы продемонстрировать власть интеллекта над тяготами жизни (связанными с необходимостью обеспечить убежище, добыть пропитание и, наконец, просто выжить) и его способность насладиться чем-то изысканным, утонченным (например, поэзией, новой сумочкой и высокой кухней)? Столь далеким от будничной жизни оказывался подобный эксперимент в мире, где все уже прогнило до основания, что человеку для поднятия духа было вполне достаточно такого вот замечательного обеда. Так что если у меня когда и бывало на карточке двадцать свободных долларов, то я тратила их именно на такие вещи – на те несколько часов, которые провела в элегантной, изысканной обстановке, на те мгновения, которые никак нельзя заложить в ломбарде.