Правила вежливости

Когда автомобиль остановился возле «Бересфорда», знакомый швейцар Пит поспешил открыть дверцу, но посмотрел на меня несколько смущенно. Впрочем, Дораны ничего не заметили. Далее последовали поцелуи и обещания непременно встретиться снова. Я махала рукой, пока «Роллс-Ройс» не отъехал достаточно далеко. Пит откашлялся и, явно испытывая неловкость, сообщил:

– Мне очень жаль, мисс Контент, но, боюсь, мистер Грей и мисс Росс сейчас в Европе…

– Да, Пит, я знаю.

Когда я наконец погрузилась в поезд, идущий в деловую часть города, он был битком набит людьми всех цветов кожи и в одежде всех существующих фасонов. Челноком снующий между Гринвич-Виллидж и Гарлемом с двумя остановками в театральном районе, этот местный бродвейский поезд в субботу вечером представлял собой чуть ли не образец нью-йоркской демократии. Люди в строгих застегнутых на все пуговицы костюмах стояли вперемежку с пижонами в длинных пиджаках и брюках в обтяжку, а также с теми, кто был вынужден рядиться в обноски.

На станции «Коламбус Сёркл» в вагон влез какой-то долговязый тип в комбинезоне. Неуклюжий, длиннорукий, с давно не бритой физиономией, он был похож на питчера из фарм-лиги[107], для которого удачливые времена остались далеко позади. Лишь через некоторое время я поняла, кого он мне так напоминает: точно такой же деревенского вида парень днем раньше на IRT вышиб у меня из рук сумочку. Вместо того чтобы сесть на свободное место, он остался стоять посреди вагона.

Как только двери закрылись и поезд тронулся, он достал из кармана маленькую желтую книжечку, открыл ее на странице с загнутым уголком и начал громко читать вслух, да таким громоподобным голосом, который своим происхождением был обязан не иначе как Аппалачам. Я как-то не сразу поняла, что читает он из Нагорной Проповеди[108].

И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Надо отдать этому проповеднику должное – он крепко стоял на ногах и не держался за ременную петлю, а когда вагон качало, лишь крепче сжимал в руках свою азбуку праведника. Казалось, он так и будет читать Евангелие всю дорогу до самой дальней станции ветки, «Бей Ридж» и обратно, и ни разу не покачнется.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю… Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем: ибо они бога узрят.

Работу свою он делал так хорошо, что это не могло не вызывать восхищения. Читал ясно и с чувством, чутко уловив поэзию библейской версии короля Якова и выделяя каждое «они» так, словно от этого зависела его жизнь, восхваляя этот главный парадокс христианства – то, что именно слабые и усталые пойдут дальше всех и получат все.

Однако в субботний вечер на местном бродвейском поезде достаточно было посмотреть вокруг, чтобы увидеть, что этот парень не понимает того, о чем проповедует.

* * *

Вскоре после смерти моего отца дядя Роско повел меня обедать в свою любимую закусочную возле морского порта. Будучи портовым грузчиком, он принадлежал к тому типу мужественных трудяг, которые обладают большим сердцем, но довольно неуклюжи в быту; такие люди лучше всего чувствуют себя в открытом море – в том мире, где нет ни женщин, ни детей, ни всевозможных принятых в обществе правил приличия, но много работы и все держится на безмолвном кодексе дружбы. Так что Роско, разумеется, не слишком уверенно чувствовал себя, приглашая только что осиротевшую девятнадцатилетнюю племянницу на обед, и этот обед я, по-моему, не забуду до конца жизни.

Тогда у меня уже были и работа, и жилье – в пансионе у миссис Мартингейл, – так что дяде Роско не нужно было так уж обо мне заботиться. Но ему все же хотелось убедиться, что со мной все в порядке, и выяснить, не нуждаюсь ли я в чем-то. И, выяснив все это, он с удовольствием и в полном молчании принялся кромсать свою свиную отбивную. Только вот отмолчаться я ему не позволила.

Я заставила его заново рассказать кое-какие из хорошо известных мне историй; например, о том, как они с отцом украли у полицейского собаку, а самого заманили на поезд до Сибири; или о том, как они отправились смотреть представление странствующих канатоходцев, потом нашлись милях в двадцати от города, потому что пошли не в том направлении; или о том, как они, в 1895 году прибыв в Нью-Йорк, первым делом решили посмотреть на знаменитый Бруклинский мост. Я, разумеется, сто раз слышала эти истории от отца, но как раз это-то и было самым приятным. Впрочем, под конец дядя рассказал мне кое-что такое, о чем я совсем не знала. И это тоже было связано с первыми днями их пребывания в Америке.