Правила вежливости

– Тогда, может, тебе лучше взять «Спайдер»?

Снаружи сентябрьский ветер, как это обычно и бывает на День труда, срывал с деревьев желтую листву. Казалось, вот-вот пойдет дождь. Видимо, подумала я, остаток уик-энда гостям придется провести за криббеджем[151] и чаем под музыку хлопающих входных дверей, затянутых сеткой. Закроются казино, на теннисных площадках уберут сетки, а маленькие шлюпки вытащат на берег, поставив точку в их вольной жизни, как взрослые ставят точку в мечтах девочек-подростков…

Мы прошли по усыпанной белым гравием подъездной дорожке к гаражу на шесть автомобилей. «Спайдер» оказался двухместным автомобилем, красным, как пожарная машина. Мой спутник равнодушно прошел мимо, явно предпочитая могучий черный «Кадиллак» 1936 года.

Вдоль дорожки прямо на траве выстроились, должно быть, штук сто различных автомобилей. Одна из них стояла с включенными фарами и открытыми дверцами, внутри играло радио, а на крыше лежали рядышком мужчина и женщина и курили. Вэлентайн бросил в их сторону взгляд, исполненный того же глубокого разочарования, каким он одарил того типа, что унес со стола бутылку вина, схватив ее за горлышко. Когда мы выехали из усадьбы, он повернул направо, к Почтовой улице, и я удивленно спросила:

– А разве к станции не налево?

– Налево. Но я вас прямо в город отвезу, – сказал он.

– Вам совершенно не обязательно это делать.

– Мне все равно туда нужно. Хотя бы потому, что у меня назначена встреча.

У меня были сильные сомнения в том, что у него действительно назначена встреча, но в город он поехал явно не для того, чтобы просто провести время со мной. Он спокойно вел машину, а на меня даже не смотрел, даже разговор со мной не потрудился завести. И это было просто отлично. Похоже, мы с ним оба вызвались бы и бешеную собаку выгулять, лишь бы убраться с той вечеринки.

Впрочем, через сколько-то миль он попросил меня пошарить в бардачке и достать ему блокнот и ручку. Затем, пристроив блокнот на приборной доске, он что-то записал для себя, вырвал листок с записью и сунул его в карман смокинга.

– Спасибо, – сказал он, снова передавая мне блокнот.

Затем, видимо, чтобы предотвратить возможность бессмысленной болтовни, он включил радиоприемник. Там наигрывали какой-то свинг. Он еще покрутил колесико настройки, немного помедлил, слушая некую балладу, еще покрутил, остановился на речи Рузвельта и снова вернулся к балладе. Это оказалась Билли Холлидей, поющая «Осень в Нью-Йорке».

Осень в Нью-Йорке,
Чем так она манит?
Осень в Нью-Йорке,
Позовет, не обманет,
Подарит пронзительность
Первой ночи любви…

Написанная иммигрантом из Белоруссии, взявшим имя Вернон Дьюк, «Осень в Нью-Йорке» практически с первого исполнения стала джазовым стандартом. И затем в течение пятнадцати лет исследованием ее музыкальных и сентиментальных возможностей занимались Чарли Паркер, Сара Вон, Луис Армстронг и Элла Фицджеральд. А через двадцать пять лет стали появляться интерпретации интерпретаций, созданные Четом Бейкером, Сонни Ститтом, Фрэнком Синатрой, Бадом Пауэллом и Оскаром Петерсоном. И казалось, что тот вопрос, который песня задает нам об осени в Нью-Йорке, мы могли бы задать и ей: Чем она так манит?

По-видимому, одно из этих манящих свойств было связано с тем, что у каждого большого города свое романтическое время года. И в это время – один раз в год – все самые яркие его особенности, архитектурные, культурные или садоводческие, как бы выстраиваются в ряд подобно параду планет в нашей Солнечной системе, и тогда мужчин и женщин, всего лишь случайно, мимолетно встретившихся на перекрестке, охватывает необычное острое чувство некоего романтического обещания. Так бывает, например, на Рождество в Вене или в апреле в Париже.

А у жителей Нью-Йорка это случается осенью. Наступает сентябрь, и в воздухе разливается парадоксальное ощущение вновь наступившей юности, несмотря на то, что дни стали значительно короче, и листья опадают под серыми осенними дождями, и ты испытываешь даже некое облегчение, оттого что позади остались длинные летние дни.

Все это – яркость толп
И облаков мерцанье,
И улицы на дне стальных каньонов —
Мне говорит: ты дома…
Ах, осень в Нью-Йорке
Как обещание новой любви.

Да, осенью 1938 года тысячи жителей Нью-Йорка будут очарованы этой песней. Сидя в джаз-барах или ужиная в клубах, люди, уже потрепанные жизнью или, наоборот, пребывающие на вершине своего благополучия, будут кивать головой в такт мелодии, с улыбкой признавая, что тот белорусский иммигрант понял все на удивление правильно, ибо осень в Нью-Йорке, несмотря на приближающуюся зиму, как ни странно, обещает человеку новое бурное романтическое чувство и заставляет его смотреть в небо над Манхэттеном помолодевшими глазами, повторяя про себя: Как же хорошо снова пережить такое!