Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Религия Андреева — абсолютный синкретизм, полнейшая мешанина вер.

Он утверждает: «Дух дышит, где хочет. Уверенность в том, что откровение в послеапостольские века осеняло только отцов церкви и кристаллизовалось во вселенских соборах, остаётся в том типе сознания, который находит некоторые адекватные себе формы в старых христианских конфессиях, и только в нём. Сознание нового типа слышит голоса откровения и в гимнах Вед и Эхнатона, и в высоком духовном парении Упанишад, и в прозрениях Гаутамы Будды и Рамануджи, Валентина и Маймонида, и в гётевском “Фаусте”, и в музыкальных драмах Вагнера, и во многих строфах великих поэтов — слышит его не менее явственно, чем в песнопениях Иоанна Дамаскина и в литургии Василия Великого. Более того, оно слышит его в собственной глубине и жаждет его воплощения в совершенных формах» (2,549).

Вот мы видим: ещё один всплеск «нового религиозного сознания». В последней же фразе — явный намёк автора на свои собственные притязания встать в единый ряд с названными именами (набор которых, нужно признать, причудлив своим смешением на одной плоскости разноуровневых явлений), хотя внешне этим притязаниям придана форма некоего обобщённого рассуждения.

Идея всеединой религии пришла к Андрееву достаточно рано. Уже в 1933 году он пишет о блаженном и светлом святителе, которого он различил среди горельефов Храма Христа Спасителя: этот «белый старец» как бы раскрыл перед поэтом конечную цель религиозного движения:

Ты изъяснил мне движение твари,

Их рук, их крыльев, из рода в роды,—

Молитву мира о вышнем даре,

Объединившую

все народы.

Повсюду: в эллинских кущах белых,

В садах Японии, в Тибете хмуром,

Перед Мадонной

и перед Кибелой,

На берегах Ганга,

на площадях Ура,

Под солнцем инков,

луной Астарты,

Пред всеми богами,

всеми кумирами

Священник бдил в синеве алтарной

И руки к тебе воздевал,

Свет Мира! (1,45).

Здесь именно смешение вер, а не приход всех народов к единству Истины Христовой. Правда, по Андрееву, всё должно закончиться победою «тех, кто Христом водим», и «первопраздником Всемирного Братства»; но имя Христово обессмысливается включением Его в один ряд с именами, сакральными в иных религиях.

Даже тогда, когда мистические силы начинают молитву Богу Сыну, Христу — как в седьмом акте «Железной Мистерии» с примечательным названием «Гефсимания», — они общаются с Мировой Сальватэррой, возносят к ней молитвы, внешне близкие православным, но по сути языческие. Например, весьма сходно как будто по структуре с великой ектенией такое моление:

О сокращении

жертв и сроков,

снегов и пламени—

Молим все!

Об умягчении

пути загробного

жертвам времени—

Молим все!

Обетованных

подъёмов горних

им в лоно света—

Молим все!

О браке жданном

Души Соборной

и Яросвета—

Молим все! (3,167).

Вспомним, как один из героев утраченного романа Андреева мечтал о написании текстов литургии. Вот автор осуществляет задуманное. Но: для чего нужна новая ектения? Или прежняя плоха? Да, по убеждённости автора, в ней не хватает того важного, что соответствует его мистическим представлениям: помимо молений о живых и умерших в новую «ектению» помещается просьба о племенных божествах, без соединения которых невозможно создание Розы Мира. По сути: Христу молятся о покровительстве в деле создания над-христианской Церкви. Вне-христианской. Противо-христианской.

И не странно ли название такого акта Гефсиманией? Если Спаситель молился в Гефсиманском саду Отцу Своему Небесному перед Голгофой, то у Андреева Яросвет и прочие готовятся к нисхождению в демонические слои и к последующей окончательной битве с силами Антикосмоса (то есть к сошествию во ад?). Автор как бы намеренно отождествляет то, что было совершено Христом, и то, чем намереваются заняться мистические персонажи. Но это ещё полбеды. В подоснове мысль: совершённое Христом недостаточно для одоления зла, необходим новый подвиг, более действенный и окончательный.

Именно поэтому не может принести подлинного освобождения человечеству сооружение Дворца Христианских Народов, о котором рассказывается в предпоследнем, одиннадцатом акте “Мистерии”. Это строительство лишь ступень к торжеству Розы Мира. Символика у Андреева вполне прозрачна.

Осмысляя своё время и свою судьбу, поэт мнит себя участником борьбы с человекобогом, персонифицированным в определённый момент фигурою Сталина, и это не просто социально-политическая баталия, но битва, разворачивающаяся в космосе. Такая мысль проходит через многие части поэтического ансамбля «Русские боги».

Смежив ресницы, в ритме строгом,

Изгнав усталость, робость, страх,

Длить битву с Человекобогом

В последних — в творческих мирах!.. (1,68).

Пред ликом космоса поэт возносит молитву Небесному Отцу, по отношению к которому он ощущает своё богосыновство и даже братство.

Что пред Тобой письмена и законы

Всех человеческих царств и громад?

Только в твоё необъятное лоно

Дух возвратится, как сын — и как брат.

Пусть же назавтра судьба меня кинет

Вновь под стопу суеты, в забытьё,—

Богосыновства никто не отнимет

И не развеет бессмертье моё! (1,69).