Православие и русская литература в 6 частях. Часть 6, кн. 2 (VI том)

Кажется: так созвучно это тому представлению о брезгливом высокомерии поэта, которое уже неотделимо от шаблонного восприятия его облика. Но ведь за некоторою позою — искреннее страдание. Вообще тоска становится одною из сквозных тем в поэзии Иванова, и он постоянно находит всё новые и новые оттенки этого состояния, передавая их в совершенных поэтических строках. С годами поэтическое мастерство Георгия Иванова всё более отточено, так что можно прислушаться (хотя бы, не обязательно принимая) и к мнению: рядом с его стихами ощущается ограниченность дарования даже Блока. Тоска же, повторим, утверждается поэтом как некое качество жизни вообще. Он с этого начинал, он о том же говорит и на исходе своих лет, ничуть не изменяя раннему убеждению:

Счастье — это глухая, ночная река,

По которой плывём мы, пока не утонем,

На обманчивый свет огонька, светляка…

Или вот:

У всего на земле есть синоним,

Патентованный ключ для любого замка—

Ледяное, волшебное слово: Тоска (1,528).

И ясно: то, что в ранние годы могло быть лишь данью возрастной банальности мировосприятия, в годы эмиграции прошло через закалку в нелёгких испытаниях.

Впрочем, с ранних же лет поэт ощущал и иные тяготения в душе, пусть и не столь ясные для него, как мрачное отчаяние.

Когда светла осенняя тревога

В румянце туч и шорохе листов,

Так сладостно и просто верить в Бога,

В спокойный труд и свой домашний кров.

…………………………….

Но не напрасно сердце холодеет:

Ведь там, за дивным пурпуром богов,

Одна есть сила. Всем она владеет—

Холодный ветр с летейских берегов (1,45).

Вот причина тоски, и опять-таки весьма характерная для мировосприятия многих: вера, к которой тянется душа, не может победить страха смерти, в душе же укоренённого. Попытки противостать этому страху, самому ужасу инфернального предчувствия Иванов предпринимал и в ранние годы. Так, он создал однажды нечто вроде фрески Сошествия во ад, которое, напомним, в православной традиции выражает духовный смысл Воскресения Христова (Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущым во гробех живот даровав).

Здесь волн Коцитовых холодный ропот глуше.

Клубится серая и пурпурная мгла.

В изнеможении, как жадные тела,

Сплелися грешников истерзанные души.

Лев медный одного когтистой лапой душит,

Змея узорная — другого обвила.

На свитке огненном — греховные дела

Начертаны… Но вдруг встревоженные уши

Все истомившиеся жадно напрягли!

За трубным звуком вслед — сиянья потекли,

Вмиг смолкли возгласы, проклятия, угрозы.

Раскрылася стена, и лёгкою стопой

Вошёл в неё Христос в одежде золотой,

Влетели ангелы, разбрасывая розы (1,62).

Не изведение праведников из ада, но предвестие как бы всеобщего прощения (апокатастасиса) видит поэт в том событии. Конечно, бессмысленно давать богословскую оценку этому вольному юношескому образу: критики он не выдержит. Но это именно фантазия, запечатлевшая смутную надежду того, кто хочет хоть как-то одолеть свой страх. Из этого рождалась некоторая двойственность восприятия тёмных сторон бытия, символически отражённая в раннем стихотворении «Однажды под Пасху мальчик родился на свете…». Мальчик этот стал «вором, шулером и вышибалой», затем погиб в воровской драке, но:

В Калинкинскую больницу

Отправили тело,

А душа на серебряных крыльях

В рай улетела (1,85).

Эта опять мечта, надежда на всеобщее прощение, символизированная в судьбе «мальчика».

Тяготение же к истинной опоре в борьбе с отчаянием проявляется лишь изредка в поэзии Иванова. Так, в ряде стихотворений предреволюционных лет религиозная тема начинает звучать у него явственно. Однако некоторые исследователи склонны видеть в этих стихотворениях лишь искусственную стилизацию, модную в те годы. Стилизация как бы подразумевает неискренность, является внешним подражанием прежде всего форме отражаемого чувства или состояния. Вот образец:

Я весел не напраслиной,—

Сбываются же сны,

Весёлый говор масляной—

Преддверие весны.

И в ней нам обещание,

Что Пасха вновь придёт,

Что сбудутся все чаянья,

Растает крепкий лёд.

И белой ночью северной

Найдёт моя тоска

Любви листочек клеверный

В четыре лепестка (1,92).

Или:

О всех, кто в море плавает,

Сражается в бою,

О всех, кто лёг со славою

За родину свою, —

Смиренно-величавую

Молитву пропою.

Пусть враг во тьме находится

И меч иступит свой,

А наше войско — водится

Господнею рукой.

Погибших, Богородица.

Спаси и упокой.

Победная и грозная,

Да будет рать свята…

Поём, а небо звёздное

Сияет — даль чиста.

Спокойна ночь морозная—

Христова красота! (1,94)

Стилизация несомненная. Религиозные стихи Иванова — скорее некие мечтания, фантазии, ни к чему самого поэта не обязывающие.

Укрепился в благостной вере я,

Схима святая близка.

Райские сини преддверия,

Быстрые бегут облака.

Я прощаюсь с былью любимою,

Покидаю мой милый мир.

Чтоб одеться солнечной схимою,

В дальний путь иду наг и сир.

В сердце розы Христовы рдяные,

Цепь моя не тяжка,

Ухожу в зоревые туманы я—

Иная участь близка (1,98).