Праздники, звери и прочие несуразности

У нее были вьющиеся темные, коротко стриженные волосы, такой сумеречный нимб вокруг головы, обрамлявший красивое и необычное лицо. Огромные глаза густо-синего, почти фиолетового оттенка, как у незабудок на солнце, черные длинные ресницы и такие же черные, постоянно вскинутые брови. Рот, явно не предназначенный для поглощения копченой рыбы, или лапок лягушки, или кровяной колбасы, и ровные белые зубы.

Но дыхание перехватывало от ее носа. Я такого никогда не видел. Длинный, но не слишком, он соединял в себе три разных стиля. Начинался он как греческий в самом классическом выражении, а вот с кончиком произошло нечто особенное. Он вдруг накренился, как у изящного пекинеса, а затем кто-то как будто аккуратно срезал этот крен, сделав его плоским. В моем нескладном описании он выглядит совершенно непривлекательно, но, поверьте, он был само очарование. Однажды увидев этот нос, ослепленные им молодые люди влюблялись в него безоговорочно. Уж такой он был прелестный, такой удивительный, что сразу возникало желание познакомиться с ним поближе.

Я был настолько захвачен ее носом, что не сразу пришел в себя и начал прислушиваться к их разговору. И тут я для себя открыл еще одно очаровательное свойство Урсулы — она вела решительную, бескомпромиссную битву с английским языком. Если большинство людей просто разговаривают на родном языке, как их этому научили в детстве, то Урсула заняла воинственную позицию Боадицеи[23]. Она хватала родную речь за шкирку, хорошо встряхивала, выворачивала наизнанку и заставляла слова и фразы ей полностью подчиниться и выражать то, чего они не выражали прежде. Подавшись к своему спутнику, она заявила в ответ на что-то обсуждаемое ранее:

— А папа говорит, что тут полдюжины одного и дюжина другого, хотя я так не считаю. Тут огонь без дыма, и, по-моему, кто-то должен ей об этом сказать. Ты так не думаешь?

Молодой человек, похожий на страдающую диспепсией гончую, кажется, был не менее моего озадачен этой тирадой.

— Не знаю. Ситуация щекотливая.

— Дорогой, в этом нет ничего смешного. Все очень серьезно.

— У некоторых правая рука не ведает о том, что делает левая, — сказал молодой человек с видом греческого философа, раздающего перлы мудрости.

— Господи! — оскорбилась Урсула. — Да мои руки вообще не ведают о том, что я делаю, но речь-то не об этом. Я хочу сказать… Ой! Нам ведь сейчас выходить. Дорогой, поторопись.

Я провожал ее взглядом, пока она шла по проходу. Высокая, небрежно, но элегантно одетая, гибкая жеребячья фигура, которая настраивает молодых ребят на похотливый лад, и длинные, идеально слепленные ноги. Я видел, как она спустилась на тротуар и, продолжая что-то оживленно говорить своему спутнику, исчезла в толпе покупателей и туристов.

Я вздохнул. Какая жестокая судьба: подразнила меня такой красоткой, чтобы тут же ее унести безвозвратно! Но я ошибся. Через три дня Урсула снова нарисовалась в моей жизни, чтобы оставаться в ней, с перерывами, последующие пять лет.

Меня пригласил приятель на свой день рождения, и, войдя в гостиную, я сразу услышал чистый, похожий на звук флейты, голос девушки в автобусе.

— Я от природы путана, — простодушно объясняла она высокому молодому человеку. — Путешествия у меня в крови.

— С днем рождения, — сказал я хозяину. — Вот тебе дорогущий подарок, а за это ты представишь меня девушке с неподражаемым носом.

— Урсуле? — удивился он. — Ты правда, что ли, желаешь с ней познакомиться?

— В этой жизни у меня нет большей мечты, — заверил я его.

— Что ж, потом пеняй на себя. Если вы сблизитесь, она сведет тебя с ума. Местная психушка уже переполнена ее дружками.

Мы подошли к девушке с неотразимым носом.

— Урсула, вот человек, который желает с тобой познакомиться. — Мой друг постарался не выдать своего удивления. — Джерри Даррелл. Урсула Пендрагон Уайт.

Она повернулась, обволокла меня синеоким взглядом и одарила волшебной улыбкой. Ее нос анфас оказался еще восхитительней, чем в профиль. Я совсем смешался.

— Привет, — сказала она. — Вы жуковод, не так ли?

— Вообще-то, я предпочел бы, чтобы меня называли неотразимым, остроумным, безрассудным светским щеголем, — сказал я опечаленно. — Но если жуковод вам больше нравится, так тому и быть.

Она рассмеялась, и смех ее был как перезвон колокольчиков на снежных санях.

— Простите. Это было грубо с моей стороны. Но вы любите животных?

— Да, — подтвердил я.

— Вот с кем мне хочется поговорить. На эту тему мы с Седриком спорим уже не первый день. Он жутко упрямый, но я-то знаю, что права. Собаки способны сочувствовать, так?

— Ну… — авторитетно начал я, — вообще-то, если собаку избивать каждый божий день…

— Нет, нет, нет! — заговорила она нетерпеливо, как с умственно отсталым ребенком. — Я о сочувствии! Они способны видеть призраков, знают заранее о вашей смерти и все такое.

— Может, вы имели в виду предчувствие? — осторожно спросил я.

— Да нет же, — окоротила она меня. — Что я имела в виду, то и сказала.