У Надежды Константиновны был свой «кабинетик», который она устроила для себя на кухне. Там она обычно сортировала корреспонденцию, делала записи в адресной книге, зашифровывала особо важные письма или читала. На этот раз она не ушла, а пристроилась с «Мартином Иденом» неподалеку от мужа, но так, чтобы не мешать ему. Иногда, прикрыв страницу ладонью, она подолгу смотрела на него. Лицо Ильича ни на мгновение не застывало, как если бы он разговаривал с теми, для кого писал. Он то хмурился, то, наоборот, лицо его оживлялось улыбкой. Он погрузился в работу целиком, забыв о том, где находится, лишь временами откидывался на спинку стула, чтобы отдохнула рука. Сейчас он писал в «Правду», настойчиво рекомендовал редакции взять курс на открытую борьбу против ликвидаторов: «…коренной вопрос требует
Закончив корреспонденцию в газету, он принялся за письмо одному из партийных работников, в котором сообщал, что дало ему переселение в Краков: близость к России. Упомянул о Крыленко: «…Он уже здесь. Видимо, поможет с границей. Может быть (это еще?)
Только раз он отвлекся, обернулся к жене.
— Знаешь, Надюша, — сказал он, — а славная у нас с ним составилась партийка. Великолепная партия, превосходная.
И снова углубился в работу. Надежде Константиновне подумалось, что он имел в виду не только шахматную партию.
Николай Васильевич назначил внеочередное свидание с Медведякой. Он выбрал в лесу удачное место: оставаясь неприметным, мог видеть все вокруг, однако контрабандист возник перед ним внезапно, будто из-под земли выскочил, сказал приглушенным голосом:
— Напужал я тебя, товарищ Абрам?
— Удивил. Ходишь ты по-кошачьи, ни один сучок не хрустнул.
— Сноровка. Дай срок, и тебя этому научу. Нас, видно, теперь водой не разольешь. И что я к тебе прилип? Понять не могу.
Иван Ситный выполнял поручения не из идейных убеждений, а в силу своей глубокой привязанности лично к нему, Крыленко, да еще, пожалуй, из склонности к рискованным ситуациям.
По поручению Николая Васильевича он темными ночами проводил через границу под видом контрабандистов многих революционеров, которым надо было скрыться от царских ищеек, а назад возвращался с тюками беспошлинных товаров с «начинкой», состоящей из запретной литературы, противоправительственной корреспонденцией, в том числе и с письмами самого Старика. Медведяка действовал дерзко. С лихой удалью. И любил этим прихвастнуть.
— Ну, Васильич, в прошлый раз я, можно сказать, совершенно нахально обвел охрану вокруг пальца. — Он присел на пенек, закурил и, поглядывая на своего товарища, начал рассказывать.
…Медведяку остановили и потребовали распечатать тюки, он совершенно спокойно стал возиться как раз с тем, в котором была спрятана пачка весьма важных партийных документов. Его невозмутимость обманула пограничников.
— Не, не этот. Что в другом, покажи, — сказал старший из пограничной охраны.
— Смотри сам, ты для того и поставлен, — огрызнулся Медведяка.
— Двигай давай, только в следующий раз я твое барахло целиком конфискую, — предупредил старший. — Обнаглел ты, Иван Францевич.
— …Сунул я ему в карман бутылку польской — и ушел.
— Мог бы и конфисковать…
— Пусть только попробует! Да он у меня вот где сидит, — Медведяка покачал огромным кулаком. — Если что, я его с потрохами выдам начальству. У его любовницы, почитай, вся фатера контрабандным добром набита. В случае чего…
— Разве в этом дело? Стоит попасть к ним в руки хотя бы одному листку, — вся наша работа насмарку, никакая бутылка водки не поможет.
— Не опасайся, Николай Васильевич, я свое дело знаю, — обидчиво сказал Медведяка. — Ты что, не доверяешь мне?
— Если бы не доверял, мы с тобой сейчас не сидели бы здесь.
— И то верно…
Тем не менее он всегда старался подчеркнуть свою причастность к делу учителя. Вот и сейчас спросил с полной серьезностью:
— Ты вот что мне скажи: если наша возьмет и царю дадут по шапке, то кем меня определят по моим заслугам?
— Это будет зависеть от твоих способностей. Контрабанду, во всяком случае, прикроем, — рассмеялся Николай Васильевич, оглядел своего товарища, словно прикидывая: а в самом деле, что из него со временем получится? — А дело, Иван Францевич, такое: надо мне в Сосновицы перебираться.
Медведяка обрадовался:
— Это ты хорошо придумал. Перво-наперво, кордон ближе и фатеру тебе не надо нанимать — у меня на хуторке жить будешь.
— У тебя нельзя. Я, как тебе известно, под надзором полиции. И совсем не обязательно ей знать, что мы с тобой хорошо знакомы. Мне лучше поселиться где-нибудь в другом месте.