Преданность. Повесть о Николае Крыленко

— Первое, что мы сделаем, давайте сразу же обсудим возможность, я хочу сказать — совершеннейшую необходимость вашего переезда в Петербург. Кстати, семьей не обзавелись еще? Не успели? Ну конечно, где вам успеть!.. А работа вам предстоит интереснейшая и, должен заметить, архиответственная. Мы здесь посоветовались с товарищами… Будете доверенным лицом ЦК по подготовке речей наших депутатов. Разумеется, вам придется — и основательно — в связи с этим потрудиться в «Правде», но главное внимание — нашей фракции. Я сделал кое-какие предварительные наброски касательно генеральной, основной линии некоторых выступлений. Позже я познакомлю вас с ними, а сейчас давайте все детально обсудим.

— Я полагаю, Владимир Ильич, наступила самая пора помочь нашим депутатам уверовать в плодотворность их работы, чтобы они со всей полнотой пользовались возможностью сказать с трибуны…

— Вот-вот! — довольно воскликнул Ильич. — Вы ухватили — простите, что я вас перебил, — вы ухватили главное звено в цепи предстоящей работы. Выступления депутатов должны сводиться к одному: надо клеймить царский строй, показывать произвол правительства, говорить о бесправии и эксплуатации рабочего класса. Вот это будет действительно то, что должны слышать рабочие от своего депутата.

На этот раз им не довелось сыграть в шахматы. Ленин был очень занят подготовкой совещания, на котором предстояло обсудить ряд чрезвычайно важных вопросов, определить ближайшие задачи партии в условиях повсеместного роста стачечного движения.

На крыльце Николай Васильевич буквально нос к носу столкнулся с молодой женщиной. Окинул ее взглядом, смущенно пробормотал:

— Извините, пожалуйста, задумался.

— Бывает, — снисходительно ответила она и посторонилась, давая возможность ему пройти, а он даже не сдвинулся с места, продолжал смотреть на незнакомку восхищенными глазами. Это длилось с минуту. Женщина сначала нахмурилась, но потом весело улыбнулась и поставила свой чемодан на ступеньку. «Право, какой неловкий», — подумала она, а он отметил про себя, что улыбка у нее удивительная: смеялось все лицо, даже маленький подбородок и ямочки на щеках.

— Позвольте, я вам помогу, — он хотел взять чемодан, но она вежливо отстранила его руку.

— Нет-нет, я сама: он у меня полупустой. Быть может, вы все-таки разрешите мне пройти? — И лицо ее снова осветилось.

О встрече у входа она рассказала Ильичам, причем изобразила все в лицах.

— Это наш Абрамчик, — ласково сказал Владимир Ильич, — по всей вероятности, вам, Елена Федоровна, придется с ним вместе работать в Петербурге.

— Какая жалость! — шутливо воскликнула Елена Федоровна. — А я даже не успела и рассмотреть его как следует. — Она чуточку слукавила: времени на крыльце у нее было вполне достаточно. Но тут же посерьезнела и начала выкладывать «российские новости». Упомянула и о своем аресте в Киеве. Ильич внимательно слушал, озабоченно кивал головой.

— Необходимо всемерно усиливать конспирацию, принимать действенные меры, чтобы впредь с нами не случалось подобных казусов… Вот что, Елена Федоровна, время у вас есть, подготовьтесь и выступите на совещании с обстоятельным анализом условий работы большевиков киевского подполья. Это надо знать всем. А сейчас, — от его глаз к вискам протянулись морщинки-лучики, — вам совершенно необходимо основательно отдохнуть с дороги. И ешьте: вы только взгляните на этот превосходный салат! Соорудила его, между прочим, Надежда Константиновна с полного одобрения Елизаветы Васильевны. — Он заговорщицки переглянулся со своей тещей: было видно, что они очень уважают друг друга. — И молоко, обязательно выпейте молока. Оно великолепное, холодное, только что из погреба пани Терезы.

Между тем Николай Васильевич шел и думал о таинственной незнакомке. Что-то неизъяснимое, волнующе-приятное испытывал он, представляя себе лицо молодой женщины. «А как она славно улыбнулась, как заморгала ресницами и поспешно взяла свой чемодан, будто испугалась… Чепуха, совсем она не испугалась, а попросту я вел себя, как осел, — и ничего больше». Неожиданно для себя он с полдороги вернулся, покружил возле виллы, но войти так и не решился, хотя и придумал вполне благовидный предлог. «Да что это со мной, в самом деле?»

Он заставлял себя думать о другом: о том, что на этот раз, вероятно, ему не удастся задержаться в Люблине, о том, как встретит мать весть о его переезде в Петербург, о том, что хорошо бы поговорить напоследок с Иваном Ситным и Сергеем Петриковским, чтобы особенно не зарывались при перевозке нелегальной литературы… Но о чем бы он ни думал, мысли его все время возвращались к мимолетной встрече в Белом Дунайце у входа в дом Терезы Скупень.

Моросил дождь. Кругом было пустынно. Деревья роняли на размокший проселок жухлые листья. Николай Васильевич шел по обочине и вполголоса декламировал Блока, выхватывая из памяти строки и строфы, нимало не думая о значении слов:

…Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко

Взор надменный и отдал поклон.