Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

– Зачем вы его так дружно отделали? – спросил Максим. – Уж я на что не в восторге от… них, но и то не стал добавлять. Он же старый. Помрет еще… Жалко! И, Митя, ты что, и правда надеялся, что он извинится перед тобой?

Отходчивый Митя уже остыл и сел на стул. Он поморщился и махнул рукой.

Стас слегка похлопал его по плечу:

– Видишь, каково приходится, когда твоя правда не слишком удобная?

– Станислав, ну, какая правда… – завелась было опять Татьяна, но замолчала, наткнувшись на стальной взгляд Бориса и его тихий враждебный голос:

– Не начинайте снова.

– Я иду спать, – заявила она, вставая: – Оля, дай руку…

– Постойте, надо наше бурное собрание закрыть, – спохватилась Маша. – И, поскольку на Королеву мы больше не можем рассчитывать, то назначаю Королем… – ее взгляд заметался, но она все-таки решилась: – Бориса!

– Всегда пожалуйста, – отозвался тот. – И темку подброшу вам на завтра преактуальнейшую: о человеческой подлости, – он вдруг осторожно задержал Олечку за локоток: – Чтобы тебе, маленькая, было понятней: про очень плохие поступки людей.

– Что ж, пожалуй, – загадочно улыбаясь, поднялся Станислав. – Спокойной ночи, коллеги. Думаю, завтра всем нам будет, о чем рассказать… – Он уже пошел было прочь, но вдруг остановился на пороге и раздумчиво пробормотал как бы сам себе: – Не бывает никаких атеистов. Бывают только те, кто в Бога верит, но очень Его… не любит, скажем так. Ведь если бы они действительно не верили, то им было бы все равно – отпоют ли кого-то, окрестят ли… Раз это не имеет значения, то какая, казалось бы, разница: ну, провыл там что-то поп… А они ведь, бывает, костьми лечь готовы, чтоб не допустить. Значит, верят и боятся… Вот, в чем, оказывается, вся штука-то… – он встрепенулся, потряс головой и быстро вышел.

Только случившийся рядом Макс услышал сказанное вполне. Он замер, подняв брови и наклонив голову набок, словно размышляя о чем-то новом, и еще некоторое время молча смотрел во тьму, вслед ушедшему другу.

Восьмой день Декамерона,

в который рассказываются истории о человеческой подлости.

Распорядок дня давно установился сам собой. После завтрака, состоявшего чаще всего из вареной картошки, заменившей теперь добровольным отшельникам полностью отсутствующий хлеб, сдобренной удивительно вкусными овощами из ворованных соседских закруток, все бойко полезли наверх, оставляя внизу хозяйничать лишь смирного с утра Соломоныча и совсем отяжелевшую, неповоротливую Катю, которая умела мастерски варить пшенную кашу. Сегодня, правда, произошло неожиданное событие, наполнившее души карантинников непознанной дотоле радостью: проводя утром ревизию оставшихся круп и сахара, Оля Большая и Татьяна с удивлением нашли среди них ранее никем не замеченный пакет пшеничной муки. Дрожжи давно валялись без дела, и наличие белой сухой муки, обнаружившей восхитительный, прежде никем не замечаемый запах, означало, что теперь они смогут полакомиться теплым хлебом. Странное дело: сидя на здоровом пайке из овощей, индейки, круп и варенья, особого голода никто не испытывал и на отсутствие хлеба не жаловался, но, когда выяснилось, что уже сегодня можно нажарить толстых вкусных лепешек, по подвалу впервые пронесся общий восторженный вой.

– Я только сейчас понял старую русскую поговорку – ну, вы помните: хлеб – всему голова, сказал Максим, когда вой утих. – И от души советую: доверьте муку Кате. Я свидетель – ей в трудные времена и суп из топора доводилось готовить – пальчики оближешь, а уж когда есть мука и дрожжи…

– С удовольствием, – обрадовалась Оля Большая, сообразив, что сегодня ей снова можно будет вылезти на свет Божий вместе со всеми.

А свет в этот день снова стал ласков и ярок: в опустошенное чумой Подмосковье стремительно входило пышущее прелым теплом бабье лето. Лес пронзительно сиял, как Грановитая Палата, особенно, ближе к опушке, где прошитый сияющими нитями света еловый бор был щедро разбавлен молодыми березами, уже сменившими скучную зелень словно на сусальное золото.

Среди деревьев неторопливо шли вдвоем Станислав и Максим.