Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

– Нет, Митяй, – строго сказал он. – Опасно это. Мы ничего не знаем про патрули – где они ходят, когда… Конечно, лес они вряд ли прочесывают, но на просеку вполне могут выходить. Увидят далеко в лесу огонь в темноте – и возьмут нас тепленькими в прямом смысле. И уже ночью мы будем в ближайших обсерваторах.

Мальчишечье лицо погасло, словно где-то внутри выключили свет.

– А может, днем? – робко предложил Стас. – Днем же они огонь не увидят.

– Увидят дым, – непреклонно ответил Максим. – Положим, я знаю, как сделать костер без дыма, но все равно это – преступное легкомыслие: рассесться вокруг огня, увлечься рассказами, утратить бдительность… Нет. Нельзя это. Прости.

Митя поник и молча опустился на поваленную березу.

– Что ж это такое, а? – с тихим отчаяньем спросил он через длинную минуту. – Как же это так вышло, дядя Стас? Что даже самого простого нельзя… Я уже не говорю – помыться по-человечески, а не под этой ржавой струйкой… Свет включить – так, чтобы было светло… Спать не на столе среди тряпья, а в кровати… Даже в лесу на полянке картошечку не запечь! Дядя Стас, когда это кончится? А вдруг вообще не кончится? Вдруг мы выйдем отсюда дней через десять – а окажется, что нет Москвы – все вымерли, и одни гниющие трупы по улицам валяются? Ведь, если не найдут лекарство, – так и будет, да?

– Нет, Митя, – грустно сказал Станислав, присев с ним рядом. – Москва не умрет. Она – Третий Рим – ты ведь веришь в это? Ну, и я верю. Она все равно встанет. Враги ее пять раз брали, сжигали, резню устраивали – Батый, Тохтамыш, Довлет-Гирей… Потом поляки с литовцами пришли, даже короля своего посадили, а еще через двести лет москвичи сами ее сожгли, когда Наполеону оставляли… А чума? В середине четырнадцатого века было так, что в один гроб по четыре человека клали! И потом еще в семнадцатом такая же, и в восемнадцатом… И что? Стоит Москва и будет стоять до скончания века. Все восстановится, все управится… Тебе в ней жить, работать, детей растить… Все, как прежде. А потом… Потом опять придет какая-нибудь чума – та или другая.

– Веселенькая перспектива, – усмехнулся Макс, примостившийся на соседнем пне.

– Таков ход истории. Все повторяется, – пожал плечами Станислав. – Кому, как не мне знать.

– Я одного не понимаю, – горячо заговорил юноша. – Почему умирают все, хорошие и плохие? Вот перед тем, как мама нас сюда увезла, я узнал, что умерла наша учительница литературы. Молодая, девушка совсем, только институт окончила, проработала первый год. Светлая такая, добрая… Говорили, за два дня сгорела – даже в обсерватор не возили, сразу в больницу… Ведь если Бог посылает такие бедствия в наказание за грехи, – почему погибают не только грешники? Ведь когда в Содоме остался только праведный Лот с семьей, – так Бог их оттуда вывел, перед тем, как сжечь город, – чтобы невиновные не пострадали… А теперь? Почему Он не сделает так, чтобы заболели и умерли только те, кто это заслужил?

– Да откуда ты знаешь, чем занималась твоя учительница за порогом школы, – ввернул Макс. – Это, может, она с вами хорошая, а…

– Не смейте! – звонко крикнул Митя. – Я знаю… Я чувствую…

– Ну-ну-ну, – поднял руки Максим. – Это я к примеру… Без обид.

Парень сверкнул на него острым взглядом, но больше ничего не сказал.

– Мне кажется… – заволновавшись, Станислав принялся по привычке протирать очки. – Что, когда народ постигает наказание Божье… Его гнев изливается на всех – и хороших, и плохих – любых. Ведь народ – это не просто слово. Это общее… как бы это сказать точнее… Мистическое тело. Это более или менее родственная кровь, которая содержит много, много всего – и родовой информации в том числе. Так всегда бывало, так все время бывает: вспомните войну, революцию… Разве только те пострадали, кто был невозвратно грешен? Нет, погибали женщины, дети малые, нетронутые юноши вроде тебя, Митя… Невинных девушек насиловали последние скоты… Так бывает, когда накрывает Господня ярость. Потому что накапливается, вероятно, и какая-то критическая масса общего, родового греха, – и тогда волна гнева идет до тех, пор, пока грех полностью не покроет… А когда кончится эта чума, я не знаю, но могу предположить. Месяца через два с половиной. Я подозреваю, что это у нас пятая труба Апокалипсиса, – а там четко сказано – пять месяцев. Все тянется уже больше двух… Но это только мои слабые предположения… Вполне возможно, что ошибочные…

– Выходит, мы все-таки живем в апокалиптические времена и рассказываем здесь… последний Декамерон? – слегка усмехнулся вдруг Митя.

– Нет, думаю, предпоследний, – серьезно сказал вдруг Макс. – В этот раз еще все выправится – печенкой чую. А вот следующий и последний Декамерон будут рассказывать где-нибудь в глубоком питерском метро после серии ядерных ударов… Даст Бог, нескоро. Когда – того… шестой ангел протрубит.

– Ну, в общем, да, – подтвердил Стас. – Когда седьмой – это уже не страшно. Это уже Господь на землю придет.

Митя вдруг затряс головой, словно вытряхивая из ушей воду: