Предпоследний Декамерон, или Сказки морового поветрия

Теперь же, поскольку у нас остался только один некоронованный товарищ… Стас, хочешь не хочешь, а завтра быть тебе нашим Королем.

Станислав тяжело вздохнул:

– Тяжелый сегодня был день. Перенервничали мы все. Оттого и такие… свиньи. Действительно, надо идти спать. Утро вечера мудренее. Может, завтра опомнимся и снова очеловечимся…

– А твоя тема? – спросила Оля Большая.

– Тема… Грустные истории. Вы можете меня упрекнуть – мол, в нашем положении нужно больше позитива – так нынче принято… Но… – Стас снова потянул руку к дужке очков в вечном смущенном стремлении к их протирке.

– Нет, – быстро сказала Маша. – Искусственный позитив только хуже делает, а нарывы надо вскрывать, – она покосилась на Бориса; тот едва заметно кивнул.

– Преотлично. Значит, расскажем печальные истории; не впервой, – согласился Макс.

– А потом?! – вдруг вскрикнула Катюша. – Вот завтра закончится десятый день Декамерона. Их ведь и должно быть всего десять – я правильно помню? Что же будет на одиннадцатый? Начнем сначала?

– Решим, если он настанет, – лаконично бросил Борис, вставая.

– Когда настанет… – мягко поправила Оля Большая.

– Если, – обернулся в дверях ее несговорчивый оппонент.

Десятый и последний день Декамерона,

в который рассказываются грустные истории и происходит еще кое-что.

До обеда опять стояла над лесом мириадами холодных водяных пылинок промозглая осенняя морось – но к трем по полудни неожиданно брызнули меж ветвей длинные солнечные лучи – и словно россыпи танцующих бриллиантов засверкали на еловых лапах, запутались в покинутой паутине, скатывались с дрожащих алых осиновых листьев на опушке. Перезрелые, будто налитые густой кровью, рябиновые ягоды тянули книзу тугие влажные ветви. Сидельцы один за другим выбирались на поверхность, жадно вдыхая прохладный целебный воздух. Подняли даже исстрадавшуюся от духоты и собственной вынужденной неуклюжести Катю – для этого тоже был со временем выработан особый, продиктованный крайней осторожностью способ: один из мужчин поднимался впереди, за ним медленно двигалась Катя, тяжело подтягивая одну ногу к другой, а снизу двумя руками поддерживал ее упиравшийся в стены тоннеля коленями и спиной Макс, готовый, в случае чего, немедленно принять на себя всю тяжесть своей любви. Тот, кто шел первым, – чаще всего это был более крепкий, чем Станислав, Борис – вытаскивал женщину за обе руки при помощи подталкивавшего Максима. После этой операции Катюша, всегда чувствовала легкую вину и унижение, тем более, наслушавшись во время подъема, как Борис бормочет себе под нос ехидные детские стишата: «Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота». Поэтому, оказавшись на твердой ласковой земле и едва поблагодарив помощника, она стремилась сразу же уйти подальше и остаться на воздухе подольше – дабы не слишком часто приходилось повторять эту тяжелую и некрасивую процедуру. Макс неотступно следовал за женой, предугадывая ее движения в тоскливом страхе перед ее возможным спотыканием и последующим ущербом. И сегодня они тем же порядком добрались до края леса, где таился их замаскированный джип.

Небо над просекой быстро прояснялось, ровными шеренгами бойко шагали по нему тугие калиброванные облачка-хамелеоны, переливаясь от лилового к золотому.

Катюша, устало прислонившись к мощному стволу древней березы, смотрела вверх и говорила мужу с последним спокойствием обреченности:

– А вот сегодня – точно наш последний день. Завтра начнется. Я знаю.

– Как ты можешь знать?! – всполошился Максим. – Чувствуешь… что-нибудь такое?

Она медленно кивнула:

– Да. Живот опустился и как окаменел. Малыш меньше шевелится. Это признаки верные. Я и сама читала, и все говорят… Хоть срок и тридцать девять недель, вроде, да кто ж точно скажет… Так что – завтра, скорей всего. В крайнем случае – послезавтра, но это вряд ли…

Макс заглянул ей в глаза:

– Тогда, может, сегодня поедем к блокпосту? Уже ночью ты будешь в безопасности, в закрытом боксе роддома или больницы. Там, конечно, есть связь, и ты сможешь сообщать каждый свой шаг нашим родным. А в том, что я найду тебя… вас… после всего… странно и сомневаться.

Она помолчала, опустив голову, потом остро глянула в глаза мужу:

– Ты совершенно в этом уверен?

Макс не выдержал ее пронзительно-вопрошающего взгляда: никто из них ничего достоверно не знал. Что творится, за страшным блокпостом, за брошенными поселками, за вымершим пригородом? Как живут там теперь люди, какие у них правила? Что по этим правилам сейчас положено делать с карантинными роженицами? И с их новорожденными детьми? А если их разлучат после родов, – и ребенок будет потерян навсегда? А вдруг Катю заразят в больнице или где-то еще, и она, обессиленная беременностью, не справится с болезнью? А если он сам… Все эти жалящие «если» и «вдруг» жужжащим роем накинулись на него – и он, никогда ни перед чем не отступавший, стиснув зубы и коротко простонав, в минутной беспомощности склонил перед женой свою крупную, под машинку стриженную голову.