Предпоследний выход

– Не, к другой нашенской. У них ещё девица чудная живёт. С неба свалилась. На Ближнем Юге было дело. По-вашему – Летнике. Может быть, вы и умнее нас. Летник. Там лето раньше наступает. Но и юг – тоже недурное слово, тёплое. Да. Умная девица. Соседка довольна, и моей лонолюдье нравится с ней толковать. Если бы ты не прозевал своего поворота реки, обязательно оказался бы у них в гостях. Да-да-да. Одно только негоже, медвежьих шкур у них нет. Зато рысьи, женские. Не знаю, во что бы тебя одели. Хе-хе. Оставался бы нагишом. Хе-хе. Сразу меж трёх лонолюдей один и совершенно очевидный удолюд. Хе-хе. Ну, да, прозевал такой редко подходящий случай. Хе-хе. Они бы тебя обогрели по-своему. Хе-хе. Ладно, не горюй. Не слишком неотвратимая неудача постигла тебя на жизненном пути. И их – тоже. Им есть чем заняться и без тебя. Так что всё равно моя управительница нескоро возвратится. Время есть, давай ещё по одной, пока не просохло. У меня новое исполатье-заздравье появилось: чтоб тебе приглянулось у нас!

– Угу, – пришелец сделал вопросительное выражение лица, – а что это за слова такие? Лонолюдь, удолюд?

–Обыкновенные слова. Лонолюдь звучит более образно, чем женщина. И удолюд позвучнее мужчины.

– Ага. Он и она, оба люди. У неё лоно, у него уд. Всё верно?

– Верно, верно. Есть лоно природы, то есть, мать-земля. И есть удаль молодецкая, молодец-удалец, мал, да удал. И удовольствие, в конце концов. Никакой тебе пошлости, никакой брани. Всё естественно сходится по смыслам.

– Хм. Хм.

Выпили ещё по одной. Ятин заправски орудовал деревянным приспособлением в лепном глиняном горшке. Насчёт «Ближнего Юга» тоже заметил про себя: у них, возможно, смешилки такие, издевки; или охват земель определённо крупный. А по поводу другой смешилки – о неудаче выбора из бесчисленных поворотов на реке, что могла бы даже олицетворять его жизненный путь, – нисколько не размышлял и даже не смущался.

– И это бери, – сказал радушный человек, подавая гостю какую-то корку.

– Угу. Мне на днях один почтенный человек, из ваших, рассказывал про упавшую с неба девку, – сказал гость, проглотив «жаренье», и сунул в рот начавшую плесневеть корку. – Ещё в ГУЖиДе.

– Да ну? Неужто Вамнам?

– Вамнам? – гость чуть не подавился коркой, но, удачно проделав жевательные движения, проглотил её, шевельнув кадыком.

– Угу, – мужик сделал губами гримасу, подобную той, что любил покрасоваться выдающийся древне-итальянский самодержец Дучо. – В начале весны подался в вашу Гужидею. Дошёл. Молодец.

Владелец местной недвижимости широко улыбнулся и почесал затылок.

– Вамнам, Вамнам, – продолжил он, и уверенности у него прибавилось. – Пошёл без проводника. Обойдусь, говорит, для меня вестник небесный, говорит, и есть проводник, говорит, и он верный путь укажет, говорит. Так и пошёл. А мы ему сыр наш весь отдали. Дорога дальняя и тяжёлая. Немного себе оставили. Почти не оброснелый. Вот ты его давеча и доел.

– Думаешь, это он?

– Сыр, что ли? Не разобрал вкуса с удивления-то?

– Нет. Вамнам.

– А кто же? Не в каждом месте девки с неба падают. Он. Кстати, а тебя-то как величать?

– Любомир.

– О! Редкое имя в наших краях. А я Никола-Нидвора. У нас тут через каждую землянку по Николе-Нидворе. Многообразием не балуемся. А девку ту соседи с Ближнего Юга зовут иноземным именем. Варварой. Не нашей, значит, на иностранном языке. А мы её тут Вамварькой кличем. На языке нашенском. Ну, давай по третьей: За знакомство!

Выпили по третьей. Ятин резко выдохнул, затем наладил дыхание ровное и хрипловато промолвил:

– Любопытно. Откуда вы иностранные языки знаете?

– Отчего только языки? Мы всё про всё знаем.

– Любопытно, любопытно, – Любомир откинулся на гнутую спинку сидения, невольно припоминая речь его о китайском «снежном человеке», иерене. – Всё про всё. Приёмы хитрые имеете, что ли, способы мудрёные?

– Простые способы. Про Гомера слыхал?

– Скорее, читал. «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос»…

– Во. Не понял ты вопроса. Именно о слухе речь. Гомер, а лучше сказать по Пушкину Омир, ничего не писал, зато пел с утра до ночи. И те, кто слушали, перепевали его слова другим поколениям не одну сотню лет. В тончайших подробностях. Не знаю, на какой распев у них это звучало. Не присутствовал при их пении. Так что прости за вынужденную вольность в моём продолжении твоего начала про зарю. Ты это какую песнь начал? Восьмую, когда Одиссей был в гостях у Алкиноя? Или семнадцатую, про Телемаха, собирающегося утром в город? Или это в конце девятой, когда Одиссей обхитрил Полифема?

– Не знаю…

– И ладно.

Тут Никола-Нидвора начал петь, взяв сразу высокий звук:

– Кхемос ди… кхе, кхе… – он немного прокашлялся и начал снова, немного звук понизив:

Кхемос ди-кхеригэ-ниа фа-ни родо-дактилос-Эос,

Орнит ар-эксэвнис-иэрон менос Ал-киноо-ио

Ан дара диогэ-нис орто птолипор-тфос Одис-сэис

Тысин ди гемонев иэрон менос Ал-киноо-ио

Фэикон агорин-ди исфин-пара ни-юси тэ-тикто

Элтфонтэс дэ катфи-зон эпи ксэстоэ-си литфэ-эси

Плиси-он: и да-на асти метохе-то Паллас Афини

Идомэ-ни кири-ки дэфро-нос кхи-Ал-киноо-ио

Ностон кхи-Одисси-и мега-литори метио-оса