Предпоследний выход

Кэ ра э-като фо-ти пари-стамэни фато мю-тфон…

– Красиво, – неожиданно вскрикнул Ятин, то ли восхищаясь, то ли желая остановить певца.

– Угу, – Никола-Нидвора действительно остановил живословную песню Гомера на очередном вдохе, не став произносить следующую далее призывную речь Афины Паллады, обращённую к вождям и советникам славных феаков. – И у нас тоже передаются все знания учёных, мудрых и песенных людей словом и слухом. В тончайших подробностях. Главное, не переврать.

– А если кто переврёт?

– Не. Поправят. Обедню знаешь?

– Обедню? Ту, что в храме сотворяется каждый день?

– Служится.

– Ну…

– Ей вообще тыщи лет, и ни одного слова не поменялось. Так и другие мудрости. Если кто переврёт, обязательно отыщется тот, кому есть что поправить.

Любомир Надеевич ощутил в себе внятную пристыженность. Пригладил волосы на голове. Похлопал руками по коленям. И снова пригладил волосы.

Обладатель землянки подметил неудобное положение гостя и решил его добить превосходством ПоДиВо над ГУЖиДе.

– Письменность удлинила память человечеству, понимаешь, удлинила и обогатила память на отдалённые века, но – всему человечеству. Человечеству, понимаешь? – вдохновился Никола-Нидвора. – Но и укоротила. У человека укоротила память. У человека. Письменность обеднила в каждом человеке личную память. Усёк? Человечеству – удлинила, человеку – укоротила. Незачем стало что-то держать в голове, поскольку удобнее хранить всё на книжных полках…

«Или во всеобщем хранилище, считываемом ладонеглядкой», – Ятин мысленно поправил рассказчика, не поддаваясь на дальнейшую униженность.

– …Письменность устранила человека и от ближнего своего. И устное слово человека сделала не доверительным. Даже в друзья люди стали брать книги. И доверяться стали им. Грамотность оказалась превыше всех добродетелей. Язык быстро исказился почти до полной неузнаваемости. И память вместе с ним тоже полностью исказилась. Стала запоминать письменные залежи. Смешно, а? Записывать в память то, что и без неё давно записано в доступные всем книги. Да многократно, да во всех частях света. И оказалось, что настоящей памяти, памяти на голос и слух, вроде бы и не надо. Представляешь? Памяти живого слова – не требуется. Вот ведь до чего дожили при письменности.

Ятин снова заметил про себя некоторые неточности Лесного человека. Например, друзья. Не в книгах они, а в ладонеглядках. Ну, да ладно. Рассуждать о пагубности записанного слова ему не хотелось, и он переключился на прежнюю канву разговора.

– Так ты всего Гомера наизусть знаешь? Омира. И в подлиннике? – вопросил гость из ГУЖиДЕ с любопытством и одновременно с лёгкой насмешкой, чтобы удержать себя с ним на равных.

– Нет. Отдельные места. Когда ты начал читать отрывок по-русски, я вспомнил и продолжил петь на подлиннике. Это место я хорошо знаю, оно торжественное. И другое, где Одиссей обдурил Полифема. Оно смешное. И третье. Хе-хе. И, так сказать, краткое изложение помню. Много кого из писателей знаю по краткому изложению. А вот Пушкина, того да, почти всего. Особенно Лермонтова.

– Что же ты, дружок? Эка прокололся. Всяко перепирал письменность, а именно её и наизусть выучил.

– Нет. Устно. У нас всё устно. Надо было наладить дела, привести, так сказать, слово человеческое в истинное служение. Были, Бог дал, в своё время добрые люди, они и привели. Письменность привели в устность. И знаешь, златоуст именно без письменности златоуст. Так что не грусти.

– А кто тебя поправит, если переврёшь?

– Хе. Там лад особый имеется. Переврать невозможно. А вот, что касается мудрости, переврать соблазн возникает. Кой у кого. Но поправят, устранят ошибки. Будь спокоен.

– Те, кто помудрее?

– Угу. О Тибете знаешь?

– Знаю. Но его давно не существует. Есть Китай-Город.

– Так-то оно так. В Тибете тоже наличествовали книги. С подходами к мудростям. Можно было их прочитать. Подходы к мудрости прочитать, понимаешь? Только подходы. Но собственно мудрость в книгу тибетцы не вставляли. Когда речь начиналась о главной мудрости, письменность заканчивалась такими словами: «спроси у Учителя». Понял, да? Учитель тебе скажет сокровенное. А когда ты станешь учителем, передашь знание ученику. Устно. И так далее. Мудрость хранится у Учителя. И переврать её никому не дано. Учитель не врёт.

– Понял, – пришелец из ГУЖиДе проделал губами всевозможные выражения, – и у вас есть учителя.

– Есть.

– Например, Вамнам? – сказал Ятин с осторожностью.

– Вамнам, да. Он много мудростей знает. От учителей своих. Но вот учениками его судьба не балует. Мы тут службу православную поминали. Так он вообще всю Библию знает. Будто Пророки и Апостолы ему обо всём рассказали. Будто он был их учеником. Начнёт петь, не остановишь.

– Как Гомер?

– Хм. Нет. Не путай. Омир был сочинитель. А Вамнам исполнитель, а вовсе не Моисей и не Пророки и не Апостолы. Пересказчик. От учителя – к ученику. И слово у него – живое. За эти дела ему все люди добрые помогают быт бытовать. И ученика толкового ищут. Только пока не нашли.

– Библию, говоришь. А он кто у вас, небось, главный священник?