Прекрасная незнакомка

— Как? На коньках? — усмехнулся он тому, что она сказала, и вообще ее субтильному виду. Они неплохо провели время, и как всегда, заброшенность милой девчонки вызывала горечь на сердце. Она ни на кого в их семье не походила. Ни на мать, ни на отца, даже не на бабушку, не говоря уж об Алексе. Была она смирная и доверчивая, ласковая, одинокая, послушная. И, надо сказать, напомнила ему Рафаэллу. Возможно, и та и другая настрадались в когтях жизни, и ему подумалось, пока в здешней прохладе он глядел на девочку, что обе равно одиноки. Весь вечер хотел он прознать ее мысли. То тиха, то неспокойна, а сейчас следит за конькобежцами прямо-таки жадно, ровно голодный младенец. Ему даже захотелось не улетать ночным рейсом в Сан-Франциско, а уделить ей побольше времени, может, взять коньки напрокат. Но билет уж был заказан, а номер в гостинице сдан.

— Следующий раз приеду, мы с тобой тут покатаемся.

— А я, знаешь, теперь как следует научилась.

— Да ну? — в шутку заудивлялся он. — Откуда?

— Я все время ходила кататься.

— Сюда? — Он залюбовался на свою стройную племянницу. И вновь посожалел, что нет сейчас времени проверить, получается ли у нее «как следует».

Она же на его вопрос покачала головой:

— Не сюда. У меня столько денег нету. — Это показалось ему абсурдным. — Отец — один из ведущих хирургов в Манхэттенской клинике, да и у Кэ приличная сумма в распоряжении. — Я катаюсь в парке, дядя Алекс. — Редко она так вот к нему обращалась.

— Одна? — ужаснулся он, а она свысока улыбнулась.

— Иногда. Я ж ведь уже стала большая.

— Достаточно большая, чтоб на тебя напали? — сердито заметил он, в ответ она лишь посмеялась:

— Ты сердишься точно как бабушка.

— А ей известно, что ты ходишь на каток в Центральном парке совсем одна? Это ж надо! Мама-то знает? — Получилось так, что Кэ уехала в Вашингтон прежде его появления в Нью-Йорке, и он ее не застал.

— Обе они знают. И я осмотрительна. Если катаюсь в позднее время, ухожу из парка с другими людьми, а не в одиночку.

— Откуда ты ведаешь, что с этими «другими людьми» тебе не грозит опасность?

— Да зачем им на меня нападать?

— Ох, Боже мой, будто ты, Мэнди, не знаешь, что это за место. Всю жизнь в Нью-Йорке живешь. Надо ли тебе объяснять, что там творится?

— Детей оно не касается. Зачем меня трогать? Что отнимать: щитки, трешку да ключи?

— Может быть. Или, — ему и произнести это было нелегко, — нечто куда более ценное. Тебя могут ранить, — не хотелось сказать вслух — «изнасиловать». Ну не этой же невинной девочке, глядящей на него с наивной улыбкой. — Слушай, будь любезна, не ходи туда. — Тут он, нахохлившись, полез в карман, достал свой бумажник, откуда вытащил новенькую стодолларовую купюру. Вручил ее, с серьезным выражением на лице, Аманде, она от неожиданности сделала большие глаза.

— Что это ты?

— Твой конькобежный фонд. Хочу, чтоб отныне ты каталась вот тут. А кончатся эти деньги, сообщи, и я пришлю тебе еще. Строго между нами, юная дама, но я желаю, чтоб впредь ты не ходила в Центральный парк. Ясно?

— Да, сэр. Но, Алекс, ты с ума сошел! Сто долларов! — широко улыбнулась она, выглядя словно десятилетняя. — Ух! — и не мешкая, стала на цыпочки, обняла своего дядю, звонко поцеловала в щеку, потом затолкала стодолларовую бумажку в жесткую матерчатую сумочку. То, что она взяла деньги, поуспокоило его, но вот чего он не знал и что его должно было бы тревожить: на каток она ходила так часто, что этой сотни хватит едва на полмесяца. А попросить его, чтобы прислал еще, она постесняется. Уж такого она характера. Не настырного. И всегда довольна тем, что имеет, большего не затребует.

Без радости глянул он на часы, а потом на Аманду. Его огорчение вмиг отразилось на ее лице.

— Боюсь, юная дама, нам следует отбыть. — Она молча кивнула. Хотела бы только знать, скоро ли увидятся они вновь. Появление дяди всегда становилось для нее словно вспышкой солнечного сияния. Эти наезды, да еще встречи с бабушкой делали ее жизнь чуть более сносной и значительной. Неспеша подымались они пологим склоном к Пятой авеню, и на той улице он подозвал такси.

— Ты не знаешь, Алекс, когда опять приедешь?

— Не знаю. Но в скором времени. — Всегда он, покидая ее, чувствовал боль и укоризну. Словно должен был еще что-то сделать для нее, но не сделал и в том себя винил. Но что ему посильно одному? Разве заменишь родителя-слепца и бесчувственную родительницу? Как дать девочке то, чего ей недодано за шестнадцать с лишним лет? Хоть росточком она махонькая, но не ребенок уж, даже Алексу приходится с этим считаться. Она становится по-своему красивой девушкой. Остается удивляться, что сама она этого еще не обнаружила.

— На День Благодарения приедешь?

— Возможно. — В ее глазах была мольба. — Ладно, постараюсь. Но не обещаю.