Прекрасная незнакомка

Она вернулась в думах к своему решению, утешила себя, что поступила правильно. Надо перейти к другим темам. Нет смысла далее рассуждать об Алексе Гейле, так она сказала себе. Никакого нет смысла. Никогда она с ним не встретится больше. И не познакомится с ним ближе. А заявленное им в минувший вечер было лишь от глупейшего перевозбуждения. Глупого и грубого. Как он мог рассчитывать на новые встречи? Что дало ему основание решить, будто она не прочь завести с ним роман? И вновь замаячило пред нею его лицо, и явилось любопытство: не случалось ли подобного с ее матерью? Не бывало ли такое у кого-либо из ее близких в Испании? Судя по внешним признакам, каждая из них удовлетворялась жизнью под домашним арестом, когда при этом можно беззаботно тратить деньги, покупать драгоценности и меха и туалеты, бывать на праздниках, оставаясь постоянно в женском кругу, за тщательно охраняемыми стенами. Что же на нее напало? С чего бы это стали ей досаждать эти традиции? Женщины, знакомые ей по Парижу, Мадриду, Барселоне, все они бывали на вечерах и торжествах, на концертах, так и протекало их время из года в год.

И были у них дети… дети… сердце ее всегда саднило, стоило подумать о детишках. Сколько уже лет не могла она спокойно видеть беременную женщину, проходящую мимо, обязательно подступит желание разрыдаться. Никогда не сознавалась она Джону Генри, как ей тягостно, не имея детей. Но подозревала, что он сам это понимает. Не потому ли неизменно был предупредителен, баловал ее донельзя, хотел показать, что любовь его все сильнее.

Рафаэлла зажмурилась, села в постели в своем купальном халате, злая на себя, что позволила мыслям приобрести такое направление. От налаженной жизни она свободна еще один вечер, один день. Не обязана думать про Джона Генри, про его болезни, инсульты, про то, что будет с нею, пока он не умрет. Не надо думать и про то, чего она себя лишает и чего уже лишила. Что проку рассуждать о балах, на которых не бывать, о людях, с которыми не будешь знаться, о детях, которых у нее так и не будет. Она отрезана от той жизни. Это ее судьба, ее путь, ее долг.

Тыльной стороной ладони она смахнула со щеки слезу и заставила себя приняться за книгу, лежавшую рядышком на кровати. То была «Любовь и ложь», купленная еще в аэропорту, а мысли были в духе тех, от которых всегда уводили ее романы Шарлотты Брэндон. Пока читаешь книгу, то от всего, кроме увлекательных ее перипетий, голова свободна. Эти романы были единственным прибежищем, стали им издавна. Упокоительно вздохнув, Рафаэлла обратилась к книге, благодарная Шарлотте Брэндон за то, что по-прежнему та может сочинять по две в год. Иногда и перечитаешь. Рафаэлла все ее книги прочла не меньше как по два-три раза. Притом на разных языках. Но сейчас успела одолеть лишь две-три страницы, как зазвонил телефон и сокрушил мир, в который она вступила.

— Алло! — Странно, что ей позвонили. Мать, надо догадываться, уже в самолете. Из Сан-Франциско звонить не станут, если только не произошло чего-то ужасающего. Она сама туда дозвонилась с утра, поговорила с Джоном Генри, а сиделка сказала, что он хорошо себя чувствует.

— Рафаэлла? — Сперва она не узнала голос, но тут же сердце у нее заколотилось.

— Да? — Он едва расслышал ее.

— Я… я прошу прощения… хочу спросить, нельзя ли увидеться с вами. Верно, вы все мне объяснили вчера вечером, но вот, подумал я, не удастся ли нам обсудить это более спокойно, и ну, просто поддерживать знакомство. — Сердце у него колотилось не слабее, чем у нее. Вдруг скажет она, что не желает его видеть? Ему показалось невыносимой мысль, что он может никогда больше с нею не встретиться. — Я… Рафаэлла… — Она не отвечала, и он пребывал в страхе, что сейчас будет повешена трубка. — Вы здесь?

— Да. — Слова будто не слушались ее. Зачем ему было это делать? Зачем звонить ей теперь? Она подчинялась своему долгу, своим обязанностям, зачем же ему обижать ее с такой жуткой жестокостью? — Я здесь.

— Можно мне… Можем ли мы… Можно мне встретиться с вами? Я уезжаю в аэропорт через несколько минут. Решил забежать и проверить, нельзя ли свидеться. — Вот и все, чего он желал. Поговорить, еще единожды, прежде чем поспешить на последний рейс.

— Вы где? — спрашивая так, она насупилась.

— Я внизу, — сказал он столь смиренно и покаянно, что она рассмеялась.

— Здесь? В отеле? — переспросила. С улыбкой. Право, он забавен. Как совсем маленький мальчик.

— Что вы скажете?

— Алекс, я не одета. — Но это пустяшная была деталь. Оба вдруг поняли, что он победил. Хотя бы на несколько минут. Но победил.

— Велика важность! Мне все равно, пусть хоть в одном полотенце… Рафаэлла? — Оба примолкли, и в этой паузе Алекс расслышал отдаленный звук дверного звонка в номере. — Это ваша мать пришла?

— Едва ли. Она улетела в Буэнос-Айрес. Наверно, мне доставили ужин.

Через секунду дверь номера медленно растворилась и официант вкатил в комнаты заставленный столик. Она подала знак, что подпишет чек, сделала это и вернулась к телефонному разговору.