Прекрасное и истина

Философ становится софистом, как только его мысль начинает служить страстям. Поэтому мы видим, как этот образованный человек, будучи зажат между мудростью Эпикура и Зенона и в то же время обнаруживая слабость перед возражениями скептиков, все же склонился к стоицизму как наиболее вероятностному учению. Но в чем основная причина происшедшего? Дело в том, что стоицизм сохраняет богов и формы культа – условия римского величия. Это позволяет понять, что пробабилизм – это не столько конкретное учение, сколько слабость любого учения, обнаруживающаяся в душе, падкой на восхваления. Диоген знал, чего стоит свободное суждение.

О религиозной философии

В границах долгого периода, связанного с христианской теологией, – начиная от александрийских неоплатоников и до заката аристотелевской схоластики

[Иначе говоря, начиная с III в. и до конца XIV – первой половины XV в.]

можно было бы найти значительное число мыслителей, достойных стать предметом изучения. Тем не менее историк свободной мысли, особенно если он стремится говорить только самое главное, может ограничиться лишь общей характеристикой всех тех систем, в которых «философия является служанкой богословия» – постоянно и в наиболее глубоком смысле.

[Можно предположить, что в высшей степени толерантный атеист Ален совершенно обоснованно выступает против опошления, абсолютизации и, условно говоря, банализации приведенной им «формулы», давно, постоянно и широко используемой в философской (и не только) литературе (хотя, следует признать, сам автор не слишком комплиментарно настроен по отношению к богословию), поскольку та сложная роль, которую выполняла в средневековом христианском мире философия, несомненно, не может быть сведена к идеологическому обслуживанию Церкви и всего лишь к отстаиванию «теоретических интересов» последней. Об этом убедительно говорят имена, труды и концепции выдающихся мыслителей христианского Средневековья, без которых история западноевропейской и мировой философии оказалась бы гораздо более бедной и учения которых сыграли важную роль в формировании фундамента европейской философии Нового времени. Однако в советско-марксистском изложении Средние века в основном чуть ли не полностью вычеркивались из упомянутой истории, объявлялись веками глубокого сна подлинно философской мысли и с помощью уничтожающей критики усердно раскрашивались или, точнее, закрашивались густой черной краской. Наряду с не поддающимися «сокрытию» и подвергавшимися суровой критике концепциями Августина Блаженного и Фомы Аквинского лишь в качестве робких свидетельств сохранявшегося в этот исторический период проблесков здравомыслия рассматривались учения ряда средневековых номиналистов, в соответствии с единственно допустимым в марксистско-ленинской философии критерием – однозначным ответом на сформированный в рамках того же марксизма так называемый «основной вопрос философии» – признававшихся материалистами, хотя и, безусловно, ущербными.]

Античная мысль в своих наилучших проявлениях всегда возвращалась от объекта к субъекту, постоянно подчиняя Бога, пребывавшего вовне, Богу внутреннему, а идеи – суждению.