Прекрасные изгнанники

Команда Эрнеста начала проводить стрельбы возле Флоридского пролива. Стреляли из пулеметов, метали ручные гранаты и ранцевые заряды. Эрнест мониторил движение на берегу, обследовал плавучие обломки и высматривал на поверхности немецкие субмарины. Хотя они, конечно, редко показывались на поверхности, когда он выходил в море: на «Пилар» не было оборудования для ночного патрулирования.

Я упорно делала свою работу, но, скованная ограничениями военной цензуры, находилась в полном неведении относительно происходящего, даже не подозревая о том, что за два месяца моего тура, который включал в себя Гаити, Пуэрто-Рико, острова Сен-Бартелеми и Антигуа, в Карибском море был затоплен семьдесят один корабль. Эрнест мог бы воззвать к моему благоразумию, но его рядом не было, и я отправилась дальше, в Южную Америку, там пересела в выдолбленную из ствола дерева лодку и исследовала реку Сарамакку чуть ли не до самых истоков. В меня кидались камнями жители прибрежных деревень. Я сломала запястье и подхватила лихорадку денге. У меня так распухли колени, что я решила, что это слоновья болезнь, от которой никогда не смогу оправиться.

— Кто бы мог подумать, что китайская гниль может так хорошо выглядеть? — спросила я Клопа, вернувшись в «Финку» целой и невредимой.

Коты разбрелись по своим делам, садовник, несмотря на хроническое пьянство, неплохо справлялся с обязанностями, а повар приготовил для меня суп, который после того, что приходилось есть на задании, показался просто божественным. И Эрнест был счастлив, что я снова с ним, дома.

Впечатлений от поездки мне хватило на две статьи для «Кольерс». Эрнест тем временем сочинял душераздирающие письма для Бамби, в которых давал советы по игре в футбол (Джека включили в сборную Дартмута), хотя на самом деле хотел написать о том, как сильно его любит и не переживет, если сын уйдет на войну.

Каждый вечер мы с удовольствием забирались в постель и занимались любовью, а утром просыпались, вставали на весы и в два столбика записывали на стене цифры.

В том октябре я ненадолго съездила в Нью-Йорк. Там после долгих консультаций по телефону, во время которых Эрнест объяснял, какая именно прическа идет мне больше всего, подстриглась у парижского мастера месье Жака. Поужинала с редактором «Нью-Йоркера», человеком невыносимо скучным, но очень важным, и с Дороти Паркер — она, как всегда, была очень забавной.

«Я люблю тебя за твои такие холодные ступни в моей постели, — писал мне Клоп. — И за то, что ты самая храбрая и самая прекрасная женщина в этом мире».

Когда я читала подобное, то готова была сорваться с места и лететь к Эрнесту, и одновременно я хотела подольше не возвращаться, чтобы продолжать получать от него такие письма.

Я провела несколько дней у Рузвельтов. Приехала к ним с такой жуткой простудой, что они поселили меня в спальне Линкольна и кормили своим водянистым супом, однако в том, ради чего я специально приехала с Кубы, навстречу не пошли. Я хотела уговорить президента изменить правила, запрещающие женщинам-корреспондентам поездки на войну. Признаюсь, я даже пыталась подбить Рузвельта сделать одно маленькое исключение для меня. Мне бы даже не пришлось просить за Джинни, так как она похлопала ресницами перед нужным человеком и он нашел ей место при полномочном представителе США в Лондоне.

На Кубу я вернулась слегка не в духе. Эрнест наконец получил разрешение перевести «Пилар» из рыболовецких катеров в категорию «противолодочное судно-ловушка». Весь ноябрь он красил палубу в зеленый цвет и устанавливал на борту все необходимое оборудование, а потом вместе со своей командой отправился в учебный поход. Оставшись одна, я по вечерам читала романы Генри Джеймса, а днем все, что только могла найти о войне: решила, что надо быть готовой на случай, если президент вдруг передумает.

Предоставленная самой себе в притихшей и опустевшей «Финке», я отремонтировала пол, через который уже начали пробиваться корни деревьев, посадила несколько деревьев: апельсиновое, лимонное, фиговое и еще хлебное. Выбросила в мусорное ведро все то, что написала после медового месяца, и взялась за абсолютно новый сюжет. Это была не слишком большая, вернее, даже очень маленькая история о прекрасной молодой мулатке, которая влюбилась в простого учителя, но вынуждена жить с богатым белым плантатором. Я работала целых три недели подряд. К вечеру почти всегда полностью выбивалась из сил, но при этом любила все человечество. Я стала понимать, что чувствовал Клоп, когда ему так хорошо писалось. Ты как будто напился на какой-нибудь замечательной вечеринке и каждое утро просыпаешься счастливым и готовым выпить еще. Мне в тот период абсолютно ничего не мешало: ни кошки, ни возвращение шумной компашки из «Плутовской фабрики», ни ворчание Эрнеста по поводу денег, которые ушли на ремонт, хотя на выпивку он тратил гораздо больше, я уже не говорю об оснастке и ремонте «Пилар».