Прекрасные изгнанники

— Господи, Марти, что ты городишь! — Эрнест снова надел рубашку и пошел к выходу — собрался в город, напиться с горя со своими приятелями; уже в дверях обернулся. — Ради всего святого, Марти, ты только-только начала прекрасный роман. Тебе вдоволь хватит войны потом, когда ты его закончишь.

После того как дверь за ним закрылась, я прошла к сервировочному столику и налила себе целый стакан виски. Сидя в темноте у бассейна, я размышляла о том, как быстро благожелательный разговор о писательстве может перейти в жестокий обмен ударами. И как мне только в голову пришло рассказать мужу о своей попытке уговорить президента получить аккредитацию? Я сказала, что просила Рузвельта помочь нам, но Эрнест ни в чьей помощи не нуждался. Ясно, что ему достаточно просто поднять телефонную трубку и через каких-то пять минут вопрос будет решен положительно.

— Я не стану заставлять тебя любить меня, если подорвусь на мине, Эрнест Хемингуэй, — сказала я, глядя на чистую воду в бассейне, который когда-то очистила от ила.

Я попыталась вспомнить, как была счастлива, когда нашла это место. Как хотела поскорее превратить его в свой дом.

— Я достаточно умная и знаю, что ты не сумеешь любить женщину, которую больше не считаешь красивой.

Это несправедливо, сказала я себе, допила виски и поставила стакан на край бассейна. Потом встала, сняла ночнушку и нырнула в воду, чтобы смыть гнев и разочарование. Но еще долго не могла успокоиться. В таком состоянии я была ничуть не лучше Эрнеста, когда он буквально не находил себе места от злости.

После Рождества я поехала в Сент-Луис навестить Мэти. Ей было уже шестьдесят, а со дня смерти отца прошло семь лет. Мы с Эрнестом, находясь пусть в недолгой, но разлуке, писали друг другу нежные письма, просили прощения и обещали впредь любить друг друга лучше. Мы оба действительно любили друг друга и нисколько в этом не сомневались. Оставалось разобраться, как нам жить вместе, и это было самое трудное. Два творческих, темпераментных и страстных человека под одной крышей. Каждый, естественно, со своими тараканами в голове. Но нам так хорошо работалось вместе, у нас были общие интересы, мы любили рыбачить, охотиться, играть в теннис, писать о войне. А остальное не так уж и важно — так нам иногда казалось.

Я полетела домой, чтобы увидеть Эрнеста перед тем, как он в первый раз официально уйдет в море на «Пилар» в поисках вражеских подводных лодок. Во время патрулирования они маскировались под научно-исследовательское судно, но на самом деле были приманкой, рассчитанной на то, что немецкая субмарина просто из праздного любопытства всплывет, чтобы посмотреть, что это за корабль там такой.

В Чикаго из-за снежной бури отменили все рейсы, и я не успела вернуться на Кубу до выхода «Пилар» в море. Добравшись наконец домой, я с облегчением узнала, что Эрнесту разрешили ненадолго отлучаться с патрулирования. То, чем они занимались, пугало меня до смерти. Я буквально места себе не находила от переживаний и начала понимать, почему он был так зол, когда я отправилась в свое турне по Карибскому морю на утлом суденышке с одним парусом. Естественно, он сходил с ума от беспокойства все лето и чуть не спятил от радости, когда я вернулась домой. Теперь, испытав все это на собственной шкуре, я решила, что впредь буду стараться прощать его и прощать себя тоже, однако психовать, подобно Эрнесту, не стану.

«Финка Вихия», Сан-Франсиско-де-Паула, Куба

Апрель 1943 года

На следующий день после того, как Эрнест вернулся с патрулирования, немецкая субмарина потопила у Атлантического побережья норвежский сухогруз, а за два дня до этого — американский танкер. А мы в это время ходили выпивать с игроками в пелоту. Я снова начала донимать редакцию «Кольерс» просьбами послать меня в Англию. В Карибском море велась не настоящая война, это была всего лишь капля настоящей войны, упавшая в море. Немцы, похоже, отказались от своей цели разбомбить Британские острова до основания, но Англия все равно была гораздо ближе к войне, чем Куба, и я понимала, что еще ближе меня просто не подпустят.