Прелести Лиры (сборник)

– Не знаю. А что случилось?

– Вот, смотри.

И Эвелина показала стихи своей давней сопернице, в мгновение ока ставшей лучшей подругой. Валентина побледнела и сказала себе под нос:

– Надо обзвонить гостиницы.

– Зачем?

– Так надо.

Но звонить никуда не пришлось. Позвонили им. Все уже всё знали. Выпуски местных новостей начинались с того, что в гостинице N. покончил жизнь самоубийством известный поэт Бархатков. Он повесился на пестрой бельевой веревке, сверхпрочной, изготовленной по современным технологиям.

– Зачем он это сделал, Валя? Ведь нельзя же причинять людям такую боль, нельзя же быть таким эгоистом…

– Я не знаю. Может, он заигрался? Не знаю. Ничего не понимаю.

Вечером позвонил Федор и спросил:

– Зачем он это сделал, Лина?

– Не знаю. Он был не человек, он был поэт. Ты будешь на похоронах, Федя?

– Конечно.

– Мне нужна твоя помощь.

– Мы все уладим. Прими мои соболезнования.

– Спасибо.

На следующий день в одной из ведущих газет был напечатан пронзительный некролог, искренний до неприличия, в котором легко узнавалась рука Валентины. Он заканчивался простыми, но пророческими словами: мы потеряли большого, талантливейшего поэта, который станет классиком современной литературы. Ему просто нет равных. Мы даже не понимаем, что мы потеряли. Невосполнимая утрата. В это невозможно поверить.

Искренне скорбим.

А на следующий день после пышных и крикливых похорон (у Сергея Сергеевича объявилось немало друзей) вышло очередное издание его поэмы, с тем же авторским предисловием, в Москве, где с обложки смотрел на читателей живой и улыбающийся Бархатков. Смерть опоздала.

Более того. Смерть поэта подхлестнула интерес к его творчеству и сразу же сделала его классиком. Смерть оживила его. Понадобились все новые и новые тиражи.

– К сожалению, нет рекламы лучше, чем смерть, – говорили деловые люди, потирая руки и пряча глаза.

Поэмы читались как приложение не столько к его жизни, о которой мало что знали, сколько к его ужасной и безвременной кончине.

Многие винили в его смерти несчастную и растерянную вдову. Все случившееся было настолько непонятным и необъяснимым, что правдоподобнее всего выглядели самые нелепые и грязные мифы. Слава мужа тяжким бременем легла на плечи Эвелины. Ей пришлось бы совсем туго, если бы не деликатное внимание лучшего друга Бархаткова Федора Ивановича Серова, опекавшего ее денно и нощно. Вскоре Федор Иванович развелся с женой и переехал жить к Эвелине. Говорили, что дочь Бархаткова вовсе не его дочь, а дочь Серова. Многие верили, кто-то пожимал плечами. Но это никак не отражалось на репутации великого поэта: он уже был выше сплетен.

Тиражи произведений Сергея Бархаткова вновь поползли вверх. Дела у Серова тоже пошли в гору.

А люди говорили и говорили. Говорили поэзия – подразумевали талант и смерть.

В талант и счастье мало кто верил, в это почему-то не хотели верить.

Талант, поэзия и смерть вновь будоражили воображение людей. Толпы объявившихся поклонников каждый день посещали могилу поэта. Она постоянно была убрана живыми цветами, в основном – огромными розами. Все знали, что любимыми цветами поэта были белые розы в бутонах. Особо посвященные знали, что розы должны быть небольшими.

Мало кто обращал внимание, что к большому деревянному кресту всегда была пришпилена веточка неумирающего гипсофила.

Через несколько лет в городе сложилась трогательная традиция: проводить в скорбный день кончины поэта у его могилы праздник поэзии. Читали стихи. Вспоминали. Радовались жизни.

В это время уже припекало солнце и душе действительно хотелось праздника.

...

Ноябрь 2004 – январь 2005

Прелести Лиры

1

– Я – поэтесса. Меня зовут Настя, но можете звать меня Лирой: это мой псевдоним, который мне нравится больше родного затасканного имени, – сказала девушка, изящным движением откидывая с плеч на спину копну чудных медно-золотых волос.

Нельзя сказать, что движение это было отрепетированным, как неверно было бы сказать, что ящерка трудолюбиво репетирует юрканье в норку. Она, Настя, а не ящерица, так жила, не задумываясь, хорошо это или плохо. И это вовсе не было движение головой. Оно началось откуда-то из глубины тела, волной скользнуло по туловищу, и шея с головой только кокетливо завершили маневр, берущий начало в недрах природы.

Что касается голоса…

Голос тоже существовал не сам по себе, он был продолжением чего-то глубинного и подлинного. Потаенного. Сладкоголосая арфа, говорящая волнующими джазовыми аккордами. «Экой лепесток! Богатая натура», – подумал про себя Федор Басов и произнес, глядя себе под ноги:

– Замечательно. Проходите. Здравствуйте, Лира.

– Здравствуйте. Кажется, я забыла поздороваться.

– Ничего. Забывчивость вам к лицу. Вы сразу начали с главного.