Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Казалось бы, несложно идентифицировать пространственный дуализм колониального города, существующий между привилегированными, защищенными и нередко расположенными в более благоприятных климатических условиях жилыми кварталами иностранцев и районами, где проживало местное население. Но даже эта бинарная оппозиция есть не что иное, как моделирующая конструкция. Отношения господства и социальное расслоение не везде принимали обличие некоего четкого разделения городской топографии на две части. И даже в тех случаях, где это имело место, зависимость европейцев от несметной рати обслуживающего персонала из местных жителей препятствовала строгому разделению жизненных сфер. Колонизаторы редко находились исключительно между «своими». В повседневной жизни они действовали на полуофициальной сцене перед всевидящей местной публикой. Раздельные жилые кварталы не всегда были внешним признаком колониального порядка между господствующими и подчиненными. В поволжском городе Казани существовали и русские, и татарские слободы, но при этом в XIX веке здесь не могло идти и речи о колониальных отношениях[1084]. В очень больших городах, по крайней мере в Азии, с древних времен к присутствию общин национальных меньшинств, которые обычно селились по соседству друг с другом, относились с терпимостью. Так, например, в Стамбуле в 1886 году постоянно проживало не менее 130 тысяч человек немусульманского происхождения[1085]. Многие южные и южноазиатские города представляли собой подобную картину сосуществования интегрированных общин, не всегда, но большей частью мирного, когда туда впервые прибыли европейцы. Как и все города Османской империи, это были так называемые «множественные города» (villes plurielles), где критериями разделения на отдельные группы служили, во-первых, религия, а во-вторых, язык[1086]. Европейский колониализм накрыл собой, но не уничтожил полностью подобные мозаичные структуры прошлого.

Сегрегация ни в коем случае не является порождением «сущности» колониального города. Она имеет свою собственную историю. В Дели в период между захватом города британцами в 1803 году и Индийским восстанием 1857–1858 годов не было отдельного британского квартала. После восстания лорд Палмерстон и некоторые другие деятели того времени в наказание потребовали сравнять Дели с землей. Но несмотря на значительные разрушения, жертвой которых стали части Красного форта Великих Моголов, до полного уничтожения города дело не дошло[1087]. После ужасов 1857 года многие британцы пожелали переселиться подальше от «местных» (native city). Тем не менее индийцы сохранили право на приобретение земельной собственности в новом квартале для иностранцев, а полиция никогда не была в состоянии гарантировать «сагибам» защиту от индийских грабителей. Некоторые англичане жили в новом квартале «среди своих», снимая при этом жилье у индийцев, и продолжали работать и проводить свободное время в старом городе. После эпидемии чумы в 1903 году явными стали преимущества разреженной пригородной жилой застройки, так что и индийские землевладельцы потянулись в район Гражданских линий (Civil Lines), как называли район поселения британских гражданских лиц[1088]. Иначе обстояли дела в Бомбее. Здесь выстроенная наподобие крепости фактория Ост-Индской компании стала ядром развития города, к которому только в начале XIX века примкнул «местный город» (native town). И еще позже появился третий элемент города: пригороды с утопающими в садах домами состоятельных европейцев[1089].

Чем вообще отличается колониальная сегрегация внутри города от других видов пространственного разграничения? В европейских городах была и до сих пор сохраняется сегрегация на микроуровне: по горизонтали от улицы к улице или выстроенная по вертикали одного многоэтажного жилого дома – от квартир буржуа в бельэтаже до комнаты бедного поэта в мансарде[1090]. Сегрегация в широком смысле является распространенной элементарной формой социальной дифференциации и может иметь бесчисленные проявления. «Колониальная» сегрегация здесь может означать только одно: городской апартеид на основе этнических критериев, насильно введенный аппаратом власти чужестранного правящего меньшинства. Но этому есть не так уж много примеров. Некоторые наиболее радикальные практики сегрегации в Новой истории вовсе не имели этнической подоплеки – например, разделение воинов и простолюдинов в Эдо (Токио) в период правления сёгунов Токугава. С другой стороны, трудно решить, на каком именно основании, то есть по причине социальной или же «этнической» (в данном случае, следовательно, также и религиозной) принадлежности, ирландское население промышленных и портовых городов ранней Викторианской эпохи в Англии, а позже и в Северной Америке оставалось на нижних ступенях социальной иерархии[1091]. Ирландцы были «белыми людьми», но и у «белизны» имелось немало своих оттенков[1092].