Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

4) интеграция посредством культурных трансферов различного рода, начиная с передачи западноафриканского образа жизни через распространение перформативных практик, пересекающих регион, к модифицированному воспроизведению европейских архитектурных стилей по другую сторону Атлантики[689];

5) интеграция через общие или сходные нормативные основы «атлантической цивилизации», поддерживаемой и распространяемой растущим тиражом книг, памфлетов и журналов; уже английский писатель и литературный критик Уильям Хэзлитт описал Французскую революцию 1828 года как позднее следствие изобретения печати[690].

Этот пятый пункт важен для понимания атлантических революций, хотя чистая идея не может адекватно объяснить политическое действие без обосновывающего интереса. С точки зрения истории идей все атлантические революции – дети Просвещения. Просвещение было европейского происхождения, и его влияние по другую сторону Атлантики следует описывать прежде всего как масштабный процесс заимствования и рецепции. Собственные голоса американцев, которые были услышаны и в Европе, начали раздаваться только в 1760‑х годах. Некоторые из них – Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон, авторы журнала The Federalist Papers (выходившего в 1787–1788 годах) или мексиканский теолог Фрай Сервандо Тереса де Мьер – возмущенно отвечали на выступления европейских авторов (таких, как натуралист Бюффон, а позже философ Гегель), пренебрежительно отзывавшихся о природе и культуре Нового Света[691]. Симон Боливар – главный латиноамериканский политический мыслитель той эпохи наряду с разносторонним ученым Андресом Бельо, долгое время жившим в Лондоне, – также неоднократно настаивал на том, что концепции европейского Просвещения не следует без изменений переносить на Америку. Здесь он мог сослаться на Монтескье, который требовал, чтобы законы каждой страны были приспособлены к ее конкретным условиям.

В рамках общеатлантического Просвещения сформировались центры и периферии. По сравнению с Францией или Шотландией Испания на этапе антиклерикальной политики реформ при Карле III в интеллектуальном отношении была периферией. Однако для того времени было характерно пренебрежение внутриевропейскими культурными границами. Часто отмечалось, что англичане и североамериканские колонисты, хотя и шли зачастую разными религиозными путями, имели общую правовую традицию и общие убеждения в том, что касалось личности и ее гарантий[692]. Многочисленные памфлеты в ходе внутриамериканской войны мнений и особенно Декларация независимости показали, что Джон Локк и его концепция общественного договора, учение Элджернона Сидни о сопротивлении и теории ранних шотландских моральных философов, таких как Фрэнсис Хатчесон и Адам Фергюсон, были хорошо известны в Северной Америке[693]. Томас Пейн – корсетный мастер и философ-самоучка, прибывший в Новый Свет только в ноябре 1774 года и ставший одним из самых влиятельных журналистов всех времен, – создал компендиум британской радикальной политической мысли в своем влиятельном произведении «Здравый смысл» (1776) – продукте атлантического космополитизма, который затем нашел еще более яркое выражение в произведении Пейна «Права человека» (1791–1792).

По сравнению с конкретными результатами «просвещенного абсолютизма» в Европе новые Соединенные Штаты воплотили в себе прогресс реализованного просвещения. Если в «эпоху водораздела» и были короли-философы, то даже с бóльшим основанием, нежели Фридриха II Прусского или Иосифа II Австрийского к ним можно, наряду со стоящим отдельно Наполеоном, отнести трех преемников Джорджа Вашингтона на посту президента США: Джона Адамса, Томаса Джефферсона и Джеймса Мэдисона. Большим вниманием пользовались в англоязычной Америке и французские авторы, прежде всего Монтескье, Руссо и резкий критик колониализма аббат Рейналь (под именем которого иногда писал и Дени Дидро). Латиноамериканцы тоже вскоре познакомились с этими философами. Молодой человек из состоятельной семьи в Каракасе – Симон Боливар – читал их работы, а также труды Гоббса и Юма, Гельвеция и Гольбаха, и, очевидно, он не был одинок[694]. В девяностых годах XVIII века в Мексике все общество, начиная с вице-короля, изучало (не применяя сразу на практике) все исходящее от критических умов Европы[695]. В самом общем плане можно сказать, что дух времени – вера в прогресс – охватил не только интеллектуалов в узком смысле, но и часть делового мира по обе стороны Атлантики[696]. Поэтому посещение политически консервативного Лондона, мирового центра экономического модерна, было для многих американцев как минимум не менее захватывающим впечатлением, нежели знакомство со взбудораженным революцией Парижем.