Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

На самом деле Соединенное Королевство тоже участвовало в европейском революционном движении середины XIX столетия. Между летом 1830 года, когда вскоре после смерти короля Георга IV пришло известие об Июльской революции во Франции, и июнем 1832 года, когда пакет законов о реформах был окончательно принят парламентом в условиях драматического напряжения, Великобритания пережила свой величайший внутриполитический кризис за весь XIX век. Ни 1790‑е годы, ни 1848 год не были моментами наибольшей вероятности революции; такой момент наступил через пятнадцать лет после окончания войны, которая шла более двадцати лет. Непреодоленные последствия той войны и влияние ранней индустриализации вместе до крайности усилили недовольство господствующим порядком среди населения Британии. Между 1830 и 1832 годами беспорядки вспыхнули в большей части южной и восточной Англии и в Уэльсе, портовый город Бристоль подвергся значительным разрушениям, Ноттингемский замок был сожжен, рабочие и средний класс создавали гвардию, ополчение и другие объединения (unions). Если бы герцог Веллингтон, ведущий политик-консерватор, весной 1832 года при поддержке реакционного короля решился на прямую конфронтацию с общественными настроениями, как во Франции это сделал двумя годами ранее принц Полиньяк, Ганноверская династия могла бы пойти путем французских Бурбонов[701]. Отказавшись же от прямого столкновения, герцог помог реформаторски настроенному премьер-министру от партии вигов Чарльзу Грею (второму графу Грею) сформировать парламентское большинство для принятия законопроекта о реформе. Более важным, чем содержание законопроекта, который осторожно расширял число мужчин, имеющих право голоса, и улучшал парламентское представительство растущих промышленных городов, был сам факт его принятия[702]. Реформа сверху упредила революцию снизу. Так был найден новый рецепт успеха в политике обеспечения стабильности, и в то же время консервативный олигархический режим, который представлял Питт, был заменен новым, который, поверх межпартийных различий, стал больше прислушиваться к настроениям в стране, в том числе все чаще к настроениям среди тех категорий населения, которые еще не были допущены к выборам. Этого не всем было достаточно: разочарование по поводу ограниченности реформ породило массовое и интеллектуально плодотворное движение – чартизм, которое в 1848 году потерпело политическую неудачу, потому что не перешло к насильственным революционным действиям и не нашло достаточно многочисленных союзников среди реформаторских сил в средних слоях.

Другая форма британской революции достигла своего первого большого успеха уже в 1807 году: аболиционизм – борьба против торговли рабами, организованная как широкое гражданское движение, – добился того, что британский парламент запретил работорговлю. Вслед за тем в 1834 году рабство в Британской империи было запрещено. Это стало морально-нравственной революцией, радикальным отказом от института, который на протяжении веков считался во всей Европе чем-то само собой разумеющимся и полезным для национальных интересов. В начале этой специфически британской революции, которое можно датировать 1787 годом, стояли несколько религиозных активистов, в основном квакеры, и радикальные гуманисты. Ее самым настойчивым и эффективным организатором стал англиканский священнослужитель Томас Кларксон, а самым известным парламентским представителем – политик-джентльмен и ревностный христианин Уильям Уилберфорс. На пике своей эффективности аболиционизм был всебританским массовым движением, использовавшим широкий спектр ненасильственных методов агитации, первым в истории Европы широким протестным движением, которое в значительной степени возглавляли бизнесмены (например, предприниматель Джозайя Веджвуд) и в котором, в отличие от Французской революции, не играли большой роли перебежчики из аристократов[703]. Если аболиционизм не разрушил политическую систему территориального государства, то он разрушил институт принуждения – вместе с правовой системой и поддерживающей его идеологией, – который являлся одной из основ атлантического мира раннего Нового времени[704].