Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Однако тогда даже в Европе не могло идти речи о полном огосударствлении общества в том виде, в каком оно знакомо нам сегодня. Многие сферы жизни еще не регулировались законами и постановлениями. Еще не существовало промышленных стандартов, правил о защите от шума, обязанности обращаться за разрешением на строительство чего бы то ни было, не существовало даже всеобщего обязательного посещения школы. По всему мира бюрократизация государства произошла практически в неизменных технических и медийных условиях. Письменная форма управления – которая практиковалась в Китае, когда в Европе едва ли кто-нибудь о ней даже задумывался, – теперь стала общим принципом. Администрирование было бумажной работой, и телеграф, который не мог передавать большие объемы информации, не принес сенсационных преимуществ территориальному управлению. Всезнание и всевластие государства ограничивались его логистическими возможностями.

Рост бюрократий можно проследить по документальным источникам лишь приблизительно. Сказать, что государство разрастается, можно, когда число должностей в государственном аппарате растет быстрее численности населения. Согласно такому критерию, государство в Китае уменьшалось, а в некоторых колониях рост численности персонала не поспевал за ростом населения. В такой интенсивно управляемой стране, как Германия, число людей, работающих на государственных должностях, существенно не увеличивалось до 1871 года, а потом, между 1875 и 1907 годами, оно утроилось. Но этот прирост был связан со скачкообразным ростом транспортных предприятий и почтовой службы, в это же время доля работников, занятых собственно в административном аппарате, а также в системе образования, снизилась[926]. Схожая ситуация сложилась в колониях, прежде всего в британских и французских. Там кроме армии и полиции самая большая часть как европейских, так и местных служащих была занята на железной дороге, почте и таможне.

Государство вмешивалось в самые разные сферы жизни общества. Как налоговое государство, оно предполагало функционирующую денежную систему, а в колониях – например, в некоторых частях Африки – ее требовалось сначала создать. Государственное строительство и коммерциализация здесь были взаимозависимы. Скорость и степень рационализации в финансовой системе в Европе не следует, однако, переоценивать. Прошло много времени, прежде чем государства начали составлять регулярные бюджеты и даже прежде чем научились не только считать свои доходы и расходы, но и хоть сколько-нибудь достоверно их прогнозировать и планировать. В Европе XIX века это было облегчено за счет того, что приходилось финансировать меньше войн, которые являлись основной целью и основным риском государственных бюджетов в XVIII веке. В этой сфере Великобритания со своей развитой государственной системой налогообложения превосходила всех соперников. Особенно сложными были и остаются федеральные финансовые системы, в которых на различных уровнях взимаются разнообразные налоги и однажды встает проблема справедливого распределения доходов государственного бюджета[927]. Когда в XIX веке правительства занимали деньги, они старались – в отличие от монархов раннего Нового времени – избегать слишком большой зависимости от отдельных финансистов. Великобритания первой ввела регулярное, выходящее за рамки отдельных случаев управление государственным долгом. Затыкание дыр в государственном бюджете посредством публичных государственных займов стало обычным финансово-политическим инструментом. Это имело побочный эффект: владельцы инвестируемого в государственные облигации капитала теперь оказались заинтересованы в благополучии государства. Конфликт между налогоплательщиками и кредиторами, в чьи карманы текли налоговые деньги в счет погашения госдолга, нередко принимал открытые формы.

Государство в XIX веке еще не рассматривалось – нигде в мире – как инструмент перераспределения благ. Налоги практически никогда не использовались как стратегические инструменты вмешательства в общественное расслоение. В конфликте между дешевым и дорогим правительством наименее расточительное выбирала не только либеральная часть налогоплательщиков. Когда в последнее десятилетие века политический климат в Европе и Японии все сильнее разогревали растущие националистические настроения, на первый план вышла новая дилемма – между экономным государством и дорогостоящим наращиванием вооружений. Несмотря на такие растущие нагрузки, доля государственных доходов в валовом социальном продукте в Европе накануне Первой мировой войны почти нигде не превышала 15 процентов, а в США составляла значительно менее 10 процентов[928]. Увеличение этой «государственной квоты» примерно до 50 процентов, что сейчас считается само собой разумеющимся, произошло только после обеих мировых войн.