Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Третье. Технологическое развитие предоставило в распоряжение нового типа национального государства такие разрушительные мощности, которых прежняя история не знала. Сюда относятся доведение до совершенства многозарядной винтовки; изобретение пулемета; увеличение разрушительной мощи артиллерии; создание новых химических взрывчатых веществ; замена деревянных военных кораблей на железные, приводимые в движение машинами, все большего водоизмещения (незадолго до Первой мировой войны были также заложены технические основы для подводных лодок); использование для транспортировки войск железных дорог; а также средства связи, сменившие конных курьеров, сигнальные флаги и световой телеграф на электрический телеграф, телефон и даже радиосвязь[241]. Техника сама по себе не обязательно рождает насилие, но насилие увеличивает свое воздействие посредством техники. До второй половины ХX века, когда порог устрашения оружия массового поражения вырос, каждое военное изобретение реализовывалось на практике.

Четвертое. Не позднее последней трети XIX века эти новые инструменты власти стали непосредственно соотноситься с промышленной мощью страны. Вместе с экономикой ножницы развития военных технологий в мире все более расходились. Страны без собственной промышленной базы, такие как, например, некогда господствовавшие на море Нидерланды, не могли больше претендовать на главные роли в международных отношениях. Возник новый тип великой державы, который определялся не численностью населения, не умелым управлением и присутствием на морях, а в первую очередь своими промышленно-производственными возможностями и способностью финансировать и создавать вооружение. К 1890 году, то есть еще до начала своей глобальной военной активности, США располагали вооруженными силами в количестве лишь 39 тысяч человек, и тем не менее уже тогда как ведущая индустриальная держава они пользовались не меньшим уважением на международной арене, чем Россия с количеством военнослужащих, в семнадцать раз превышающим американское[242]. Численный состав войск оставался важным, важнее, чем в атомном веке после 1945 года, но больше уже не был решающим критерием военного успеха. Вне Европы это особенно быстро поняла японская политическая элита, когда она после 1868 года поставила перед собой цель сделать Японию одновременно «богатой и сильной», построив мощное с военной точки зрения промышленное государство – которое к 1930‑м годам реализовалось в промышленно развитое милитаризированное государство. Фактор потенциальных промышленных возможностей имел для мировой политики решающее значение немногим менее столетия: примерно с 1870‑х годов и до поражения Советского Союза в гонке вооружений с экономически более мощными США. Затем терроризм и старое оружие слабых – партизанские войны – снова поставили этот фактор под сомнение; атомные бомбы находятся сегодня в руках промышленных карликов, таких как Пакистан или Израиль, в то же время такие мощные промышленные государства, как Япония, Германия или Канада, ими не обладают.

Пятое. Европейская государственная система, основные черты которой были заложены в XVII веке, в XIX веке была расширена до мировой системы государств. Это произошло двумя путями: во-первых, благодаря подъему в конце столетия неевропейских великих держав, США и Японии, во-вторых, благодаря вынужденному присоединению большей части мира к европейским империям. Оба процесса были тесно связаны друг с другом. Колониальные государства стали переходной формой к развитому мировому сообществу государств. Можно спорить о том, ускоряли ли они переход или замедляли его. Во всяком случае, разнообразие государств в мире до Первой мировой войны в некоторой степени еще сдерживалось империями. Лишь в ХX веке в два приема образовалась сегодняшняя международная система: непосредственно после Первой мировой войны в организационных рамках Лиги Наций, которая сделала возможным для таких стран, как Китай, Южная Африка, Иран, Сиам или республики Латинской Америки, институализированный постоянный контакт с великими державами, а затем благодаря деколонизации в течение двух десятилетий после окончания Второй мировой войны. Империализм, как это очевидно теперь, стал противоположностью тому, чего добивались его приверженцы: он способствовал консолидации глобальных политических отношений, а через это стал повивальной бабкой постимперского международного порядка, который, впрочем, остается в значительной степени отягощенным бременем имперского наследства.

Нарратив I: Взлет и падение европейского государственного порядка

В учебниках относительно событий XIX века содержатся два больших нарратива, которые почти всегда существуют отдельно друг от друга: европейская история дипломатии великих держав и история имперской экспансии. Над обеими историями работали поколения историков. В грубом приближении их можно резюмировать так.