Первая история рассказывает о взлете и падении международного порядка государств в Европе[243]
. Ее можно начать с Мюнстерского и Оснабрюкского мира в 1648 году или с Утрехтского мирного договора 1713 года, но вполне достаточно начать и с 1760‑х годов. В то время не существовало споров относительно того, кто обладает статусом великой державы в Европе. Более старые страны-гегемоны, такие как Испания и Нидерланды; географически обширные, но слабо организованные области вроде Польши и Литвы; высокоактивные в определенный период с военной точки зрения средние государства, такие как Швеция, в этом статусе не удержались. В результате подъема России и Пруссии возникла пентархия великих держав: Франции, Великобритании, Австрии, России и Пруссии[244]. После Карловицкого мира (1699) больше не нужно было считаться с внешним давлением агрессивной, долгое время даже обладавшей превосходством Османской империи. В рамках этой пятерки образовались особенные механизмы неустойчивого равновесия. Он основывался на принципе эгоизма каждого отдельного государства, не был стабилизирован в виде всеобъемлющей концепции мира и в сомнительных случаях сохранялся за счет пожертвования «малых» государств, например Польши, которую несколько раз делили между собой ее большие соседи. Попытка революционной Франции под руководством Наполеона превратить эту систему баланса сил в континентальную империю с гегемонией над своими соседями провалилась в октябре 1813 года на полях сражений под Лейпцигом. До 1939 года никто не стремился к подобной гегемонии в Европе (за исключением радикальных немецких военных целей в Первой мировой войне). На Венском конгрессе 1814–1815 годов пентархия была восстановлена с сохранением дважды (в 1814 году и повторно в 1815 году после возвращения Наполеона с острова Эльба) побежденной Франции. Теперь она основывалась на общем желании политических элит обеспечить мир и избежать революций. По сравнению с XVIII веком система была стабилизирована и укреплена благодаря некоторым эксплицитно прописанным правилам, базовым механизмам консультации и сознательному, в том числе социально и консервативно мотивированному, отказу от новой технологии массовой военной мобилизации. Этот порядок на несколько десятилетий гарантировал мир Европе и представлял собой значительный политический шаг вперед по сравнению с XVIII веком. Он был поколеблен, но не отменен до конца революциями 1848–1849 годов. Однако и Венская система не могла гарантировать страстно желаемый многими и считавшийся, по меньшей мере Иммануилом Кантом (1795), возможным «вечный» мир. Во второй половине XIX столетия этот порядок шаг за шагом был демонтирован.Венская система, инициатором и самым искусным манипулятором которой был австрийский государственный деятель князь Меттерних, предполагала своего рода замороженный статус-кво 1815 года (точнее, 1818‑го, когда Франция снова была принята в круг великих держав). Иначе говоря: до тех пор, пока эта система интерпретировалась во внутренней политике консервативно, а правительства на континенте объединенными силами принимали меры не только против народных движений, но и против либерализма, конституционализма и других гражданских форм, нацеленных на социальные изменения, эта система противодействовала новым историческим феноменам. Прежде всего это касалось национализма как идеологии и движущего принципа политических движений. У национализма было два различных направления: в мультиэтнических великих державах Романовых и Габсбургов (а также в Османской империи, которая с 1856 года была формальным членом европейского концерта) активизировались устремления миноритарных, ощущавших на себе ограничительные меры групп – как минимум к самоопределению, в некоторых случаях к полной политической независимости. Другая же форма национализма исходила главным образом из средних слоев буржуазии и подразумевала требования создания более крупных экономических пространств с помощью более эффективных и рациональных прогрессивных государственных аппаратов. Такой вид национализма был характерен прежде всего для Италии, а также для Северной и Центральной Германии. Различные смены режимов во Франции между 1815 и 1880‑ми годами были в значительной степени также мотивированы поисками более эффективной национальной политики.